Коммуналка: Добрые соседи

Все-таки совершенно не понятно, что в нем матушка нашла. Она-то не могла не видеть, не ощущать этой его подловатой натуры. И все равно влюбилась.

— А может, сперва одно, потом и другое.

— Тебе и радостно?

— Горевать точно не стану, — он поднялся и как-то неловко, бочком, приблизился к Эвелине, заглянул в лицо. И она застыла, не способная справиться с собственным страхом, будто все воспоминания детства ожили разом, чтобы завладеть ею.

Стало тяжело дышать.

И…

— Человек должен знать свое место, — он дыхнул в лицо гнилью, не от больных зубов, но от всей его натуры. — И нечеловек тоже. Не для того мы кровь лили, скидывая иго иных рас, чтобы теперь под ними шею гнуть…

Он разглядывал ее с немалым интересом, в котором Эвелине виделись совершенно не отеческие чувства. Так на нее смотрели те, другие мужчины, думающие, будто их положение, их состояние заставит Эвелину ответить на этот интерес.

Стало противно.

И страх ушел.

Разве можно бояться того, кого презираешь?

— От тебя, моя хорошая, и только от тебя зависит, останешься ты здесь или следом пойдешь… — он ущипнул Эвелину. — Ишь, задницу отрастила…

— Руки убери.

Отец засмеялся.

— Потом поговорим, — пообещал он, отступая. — Иди уже куда собралась. И подумай, хорошенько подумай… Матвейка пришлый, сегодня здесь, а завтра там… если еще где не дальше. Ты же тут останешься, тебе тут жить. А жить, девонька, можно по-разному.

— Знаю, — Эвелина все-таки была неплохой актрисой, и улыбка получилась одновременно наивной и искренней. — Можно человеком, а можно сволочью. Бабушка говорила.

Она выскользнула за дверь, хотя знала точно — не станет он гнаться. Но и не забудет обиды, пусть вымышленной, преумноженной, и в другой раз…

Проклятье.

Что ей делать?

— Эвелиночка! — уехавший было Макарский вынырнул навстречу. — Как хорошо, что ты еще не ушла… есть у меня одна идейка. Почему бы нам не замахнуться на Шекспира? Вот только не уверен, «Макбет» брать или Ромео с Джульеттой? Макбет из тебя бы получилась пречудеснейшая, но публика любит романтик. А на Джульетту, уж извини радость моя, ты немного старовата…

— Решать вам, — Эвелина подарила еще одну улыбку, желая оказаться где-нибудь подальше. — Извините, меня ждут.

— Возвращайся! — Макарский смотрел вслед и морщился. — Нам будет, о чем поговорить… открылись некоторые новые обстоятельства…

Чтоб им всем провалиться с этими их обстоятельствами!

Тетушка размешивала кофий изящною ложечкой. Супруг ее, кофий подавший, благоразумно ретировался, то ли почувствовал, что в родственной беседе он будет лишним, то ли просто по старой уже привычке. Кофий был хорош.

Ложечка и вовсе чудесна.

Ниночка ее облизала даже. Дважды.

— Дорогая, что за манеры! — притворно ужаснулась тетушка. А потом добавила вовсе непритворно. — Я тобою довольна. Мне сказали, что ты за ум взялась.

Спрашивать, кто именно сказал, смысла не было. И Ниночка лишь потупилась, примеряя новую для себя роль скромницы.

Василий Васильевич весьма скромниц жаловал, так и вился, пусть уже в аптеке, и даже соизволил прислать два батона сырокопченой колбасы и сардельки, что было мило. И прежняя Ниночка нашлась бы, как отблагодарить. Но нынешняя долго смущалась, лепетала слова, а намеков определенного толку будто и не замечала.

Знала бы раньше, до чего скромницы в цене…

— И учишься неплохо…

— Я только начала, — сказала Ниночка, кинув в чашку еще пару кусков рафинаду. Это тетушка кофий любит темный и густой. А Ниночка вот и от молока не отказалась бы, но вставать лень, да и не факт, что молоко имеется.

— Но старание видно. Как и то, что ты всерьез восприняла мои советы, — тетушка свою ложечку пристроила на краю блюдца.

Фарфорового.

Правда, при том всем скучного до невозможности. Вот когда у Ниночки свой дом появится, а он непременно появится, в нем не будет никаких вот белых блюдец, тоску навевающих. Она себе купит другие, красивые, с цветами. Большими.

И золото двойной каемкой.

Она в ЦУМе такой видела.

Может, намекнуть Василию Васильевичу? Хотя… сервиз — это не колбаса, за него одним спасибом не отделаешься.

— И про художника согласна. Ненадежная личность. Я тут попросила разузнать своих поподробнее… есть подозрение, что он вовсе не по женской части.

— Что?! — вот теперь Ниночка удивилась. Правда, с удивлением справилась легко, даже выдохнула с облегчением. Выходит, дело вовсе не в том, что Ниночкина красота силу теряет.

Отнюдь.

Дело в самом живописце, чтоб его…

Не по женской части… гадость какая! Невообразимая.

— А если… может… зелье какое?

— Было бы такое зелье, — вздохнула тетушка, — озолотились бы.

— Думаешь?

— Знаю… ты еще молода, многого не понимаешь… на твое счастье.

Тут Ниночка вновь же с тетушкою согласилась, что некоторых вещей она готова не понимать, можно и совсем даже не понимать.

— С одной стороны, конечно, если бы точно знать, то был бы шанс договориться. Ему слухи эти тоже на пользу не идут, а женатый человек вне подозрений. С другой… нет в тебе той тонкости натуры, чтобы в этакие игры играть.

— Нет, — поспешила уверить Ниночка, которой совершенно вот не хотелось выходить замуж за мужеложца, чтобы его репутацию спасти. А ну как выплывет потом? Позору не оберешься. И вообще… думать о Путятине стало на редкость неприятно.

— А вот сосед ваш ничего… по всему видно, что мужчина достойный, с перспективой.

— Какой?

Соседа Ниночка уже осмотрела со всех сторон и пришла к выводу, что даже если и имелись у него какие-никакие перспективы, то весьма отдаленные.

— Не кривись. И хватит уже ложку лизать, горе ты мое! Дай сюда.

Ниночка ложку отдала.

С тетушкой спорить себе дороже.

— Во-первых, молод…

— Не сказать, чтобы так уж молод.

И вообще, что хорошего в молодости? Ни денег, ни положения, а в голове ветер гуляет. То ли дело мужчины постарше, опытней. Они точно знают, что женщине серьезной нужно. Колбаса, небось, куда полезнее всяких там цветочков.

Гришка вот продолжает свои гвоздички таскать.

И смотрит жалобно.

И вздыхает.

В кино пригласил. Ниночка, конечно, сходит, потому как не дура она за вот так кино пропускать. Может, потом еще воды из автомата купит и булочку, но и только…