Коммунист во Христе
Шрифт:
Дом — твоя держава.
После свадьбы к Светлане пришло сокровенное осознание родственной причастно-сти к коринскому дому. Под стенами его — твоя земля родная, над крышей — Божье голубое небо. И от этого несказанная радость. Будто от роду было означено тебе жить в таком до-ме — и вот ты в нем. Душа испытывает непреходящее блаженство — дом твой и ты в нем все можешь устроить по своему хотению. Можно все перестроить или заново построиться на своем месте. Вот это "можно" Светлану и приводило в восторг. Она еще и другое поняла и увидела: коринский дом был как бы свойственен всем моховцам. Он единил их и взывал к себе, к улаживанию своего мира по-своему. Жила в нем вселенская милостивость, к ка-ждому селянину, соседская душевная сострадательность, Эту особость коринского, теперь уже и ее рода и дома, приоткрыли Светлане свадебные действа. Через них проглядывался, собранный временем, разумный и неприхотливый уклад домашнего быта, исшедший от этой вот земли с небом над
В свадебных приговорах, узнанных от Марфы Ручейной — сбережение заветных ус-тоев, наказ предков вступающим в семейную жизнь быть в добре и беречь веру, сохранять в здоровье дом. Он, дом, — как тело для души. О нем и нужно заботиться как о своем теле, чтобы оставалась уверованной душа. Коли нет ладного дома, так и нет ладной твоей жиз-ни. И нет наследной семьи, дления рода и осознания своего будущего. А значит и нет кре-пости-веры в то, что все пребудет мирно и едино в твоем народе-государстве.
Но дома-то вокруг рушатся. Мохово и Большое село почти уже и пусты. У прихо-жан нет храма, построенного дедичами и хранимого отчичами. Семьи — как разоренные муравьиные гнезда при сплошном лесовырубе. Это высказ Старика Соколова. Вначале Светлана его как бы не приняла. Потом он почему-то вспомнился ей в увязке уже со своей мыслью. Лесорубы и — "разоренное гнездо"… и кто этот грех взял на себя — истреблять Бо-жье и зорить человечье?..
Светлана старалась понять и объяснить себе, нечему именно здесь, в этой кресть-янском доме глухой деревеньки Мохово, наплыли на нее такие скорбные мысли-заботы за весь мир ихний. Ни в цивилизованной жизни города, казалось бы "вещно-благополучной", а именно тут вот, в разлаженном деревенском житье. И в какой-то пасмурности всплывал в раздумьях ответ: "Здесь люди меньше "обусурманены" идеями, больше жили, да и жи-вут, "натурой", и в чем-то остаются собой". Этот ответ себе тоже был не совсем свой, а подслушанный у самой этой жизни, или, как бы брат Дима съехидничал, "вычисленной умной головой из хилых разговоров". Нет, нет да кто-то и скажет, вроде бы невзначай; "Хотеть нашему брату уж ничего и не надо, укажут, что руками делать, куда ногам ша-гать. День и коротаешь, коли с бутылкой". Но и с бутылкой от дум, куда уйти тому же колхознику, он и мудрствует. Вот и словцо "демиургены" словно гриб возле пенька на вы-рубе выросло. Сначала оно только завлекало Светлану, и потихоньку прильнуло к языку, как к рукам ребенка новая игрушка. Так же, с насмешечкой, говорилось и слово "Первый" хотя и вошло в молву из газет, значит от города. Но и к нему люд уже успел привыкнуть и потому не выставлял наперед его неподобие.
Светлана невольно задумывалась над тем, где в ее раздумьях место этому слову? Там ли, в тех ли клеточках мозга, где держится высмех, или там, где откладываются новые понятия, когда нелепица полонит все. Вспомнились школа и институт. Там учили их во-енному делу. Строили шеренгой, заставляли рассчитываться на "первый-второй". В рай-комах тот же шереножный расчет: кто-то первый, кто-то второй третий… К числу приба-вилось казенное слово секретарь. Но "секретарь" стало отбрасываться от "Первого", как бы смываться. И страх уже перед ним, и усмешка. Для люда он вроде как местечковый император — все может. И этот "император" сам уже поверил в свое царство, и не ощущает над собой высмеха, как вот человек не ощупает тяжести воздуха.
Над словом "демиургены" тот же издевный смешок, но уже с полным осознанием их ига над тобой, и потому с враждебностью и боязнью. Было вот "татаро-монгольское иго". Но то иго можно было свергнуть. А тут как свергнуть, и кому, если каждый демиур-ген охраняется самим же тобой — затылоглазником. И ты уже из "простых" невольно сам метишь в демиургены. Тут ничего свергнуть нельзя, можно только изжить.
В доме как-то полу тайно: говорили о появлении на Татаровом бугре светящегося шара и загадочных существах… В осознании Светланы возникала какая-то мистическая вера в сокрытый от глаз человека иной мир. Он влияет на людскую жизнь и воздействует на каждого. И надо этот мир познавать, а не отвергать неверием. Узнавание его — это шаг к истине от того, что мы называем суеверием.
В досужих вечерних разговорах за чаем, Татаров бугор, как подметил художник, "непрошенно садился на язык". И уже не просто мнилось, а верилось, что и всамделе ос-новал себе там штаб лукавый, повелитель демиургенов. И рабы божьи подпали под его волю, сделались такими податливыми, что из каждого, как гончар свистульки из мягкой глины, лепи любых болванчиков…
Светлане не пришлось зубрить "Четвертую главу" сталинского евангелья, из кото-рого к моховцам сошло веселое словцо "демиургены". Она прочла ее уже в доме Кориных. Дедушка Данило как бы с дальним умыслом и сберегал это "еванделье" для нее вот, сель-ской учительницы по пророчеству Старика-Соколова. Страницы
его пестрели смысловы-ми подчерками красным карандашом. Эти подчерки, сделанные в "главной книге" окаян-ного времени основательным крестьянином, наводили Светлану на свои уже мысли, мо-жет и не те, какие были у дедушки Данила. Пдсказывали, как раз за разом новоявленные "творители действительного" накапливали в себе "идеальное" персадкой в свою голову всего "материального". Так и заменили небесного демиурга земным "демиургеном", ста-раясь и его запрятать в нутро каждого. Оно и понятно — как и кому обойтись совсем-то без творца? Его и создали, соперничая с небом, для поклонения себе смертные твари. И он, творитель-демиурген, тужась, свирепствуя и восхваляясь, взвелел варганить невообрази-мое царство на Святой Руси, окрестив его "светлым будущим". Привлек помощников и зарядил их своей энергией рушения. И они принялись хором за дело, стараясь перетворить друг друга. Азартными действиями, без жалости, и уничтожили свои же идеи, может в за-родыше и светлые. Коммунист во Христе, Старик-Соколов, веру в то и держит в себе. Нам вдалбливали: "цель оправдывает средства!" Но вышло, что выбранные средства, как удав кролика, задавили саму идею-цель.В голове Светланы, за этими вроде как бы вначале веселыми и усмешливыми раз-думьями, взывалось отчаянно-молитвенное прошение к Всевышнему Творцу: "Опаси нас, господи, и не дай вконец совратиться и напрочь отойти от своего пути, нареченного нам Тобой".
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Сужденное мирской волей дело.
1
Мелиораторы выделили мощный экскаватор, чтобы прорыть в логовине канаву и выпустить воду из Лягушечьего озерца. Дмитрий Данилович заторопился. Надо вы-брать из низины весь перегной и торф. Николай Петрович настаивал, "пока горячо" взяться сразу за Татаров бугор, свалить его в озерцо, к чему канитель разводить, лишнюю работу затевать. Сосны спилить "дружбой", разделать на кряжи, остальное на дрова.
Дмитрия Даниловича это удивило: торф берем за тридцать верст, возим и не роп-щем — есть указание, а тут он под носом, прямо на поле — и лишняя работа. Сколько в озерце лягушек, комаров осело. Неоценимое удобрение, природой данное, сдобри пашню им — и шестисот пудовые урожаи собирай. И эта вот тайна Лягушечьего озерца, которую надо разгадать, что там, на дне его. А пока все следует держать в себе, и дело доброе как бы негласно сделать.
Свою тревогу Дмитрий Данилович высказал Ивану.
— А они, как один, — завалить и все недолга. Как вот им сказать, что там, на дне озерца, разгадка. Сослался я на Сухова, он тогда поддержал меня, советовал выбрать "са-пропель". Слово чудное вроде и помогло… А у Нестерова, "Первого", и у Горяшина — свое на уме, поставить галочку: исполнено…
За два дня мощным бульдозером Дмитрий Данилович выгреб из логовины тор-фяной перегной. На Нижнем поле вырос большой вал черной земли. Экскаваторщик ме-лиораторов прокопал канаву. Ребятишки неделю вылавливали на дне Лягушечьего озерца карасей, не успевших уплыть.
Первым пришел взглянуть на опустевшее озерцо Старик Соколов. Постоял на бугре везде сосен, обошел канаву в логовине. Вглядывался тихо, как бы прислушиваясь ко всему вокруг. Сказал Дмитрию Даниловичу, чтобы он сам очищал дно озерца с благостью в сердце. И предостерег его напутственно:
— Говорить-то, что нам тут увиделось, и не ладно. Тайна тайной и должна оставать-ся. От глаза сокрытое, все равно рядом с нами пребывает. Все по установлению единому, оно, благое, и возымет верх.
Пришли взглянуть на опростанное озерцо и Марфа Ручейная с дьяком Акиндием. Но тоже ничего не обычного не приметили. Серый ил на дне, оголенная осока по берегу. Марфе показалось вроде как выпучивание и вздрагивание ила посередине. И Акиндий это заметил. Творя молитву, перекрестясь, побрызгал святой водой, которую взяли с собой в бутылочке. Сказали Дмитрию Даниловичу и указали на то место, где приметили возды-хание.
— Затаенное тут будет еще нам выказываться, — сказала Марфа Ручейная Дмитрию Даниловичу, — и надо от него верой очиститься, грех свой искупить.
Художник, Андрей Семенович, приходил на бугор то утром, то вечером. Обезво-женное озерцо срисовывал при разном свете. Сосны на его рисунках глядели тревожно на разрытую вокруг землю. Нижнее поле тоже чего-то остерегалось. Все ежечасно меняло свой лик, как чувственное, и удивляло художника. И неодолимо тянуло на бугор, за-ставляло
разглядывать его с разных сторон. Старик Соколов с Дмитрием Даниловичем в полу-словах поведали ему о своих зимних видениях на нем. И в воображении художника зри-мо возникал образ затылоглазника — большевистского правителя, и золотоордынского ведуна, сгинувшего тут от руки воителя, его вот, Дмитрия Даниловича, в своей прошлой жизни. И все это сливалось воедино в каком-то сплетении призрачных представлений. И они как бы сами собой ложились на полотно. И тут же лики нынешних демиургенов, как тленной темной силы, ввергнувшей православную Русь в кровавый демонизм… "Все мы в "измах", — навеивались раздумья, — как в колючем огорожении, и каждый в цепях".