Коммунист во Христе

— Это же, Зоя, наша история, — убеждала они заведующую Домом Культуры, — так мы все юли к сегодняшнему дню, а от сегодняшнего пойдем к завтрашнему. Музей такой — наше уважение к прошлому, он и для будущих нас. Мы это единая воля наша, возрастаю-щая из прошлого.

Светлана попросила Старика Соколова Якова Филиппович сделать подставки и по-лочки. И он помог разложить все по порядку. Больно ста рое отделить от недавнего. Знал он и помнил многих мастеровых мужи ков. И сам удивился, сколько всего разного они понаделали. А сколько пропало, сгублено.

— Самые-то чудные диковинки у помещиков в именьях береглись. Ну и у домови-тых мужиков. Мебель резная, украшения самих домов снаружи. Ныне люд пошел не то чтобы без своих рук, больше рассудком в непотребу переродился, и в душу мрак вселил… Старое вот как напавшие супостаты ломают, а новое, без памяти о старом, не больно вот и ладным выходит. Одолевает неразумом нас, — пожаловался Яков Филиппович на какую-то и самому как бы уже неведомую силу лютую, оскопившую селянский люд. — Парень в дому гвоздя проком не забьет, доски не выстрогает. Отвычка от домашнего, а это значит стыль в самом себе… Оно, знамо, для них вот трактор, что для нас была телега с лошадью. Но все это не при доме, чужое, его и поломать не жалќко. И нет влечения к приюту, в коем бы душа в радости была. Все вытолкнуто мертвым железом. Худо это, деваха, худо, когда один челоќвек похож на другого, как вот сами машины. Машины-то, что говорить, худо ли, только и при них надо мастером быль, их к себе приручать, а не себя к ней. Человек воз-растает из своего дела. Дело-то оно, как вот и ребенок растет. Кто в любовью к немо, тот зреет и умнеет, себя и других через это облагораживает.

3

Когда все предметы в музейной комнате были разложены по полочкам, Старик Со-колов Яков Филиппович пришел первым в Музей, назвав себя экскурсантом. Разглядывал уже своим новым взглядом мужиковы и бабьи поделки. Обращал свое пристальное вни-мание на совсем кажись пустячное: на лапти и чуни. Кто вот только не умел их плести. И делал это каждый по-своему, с особой красивостью. Вот они и обереглись как бы из ува-жения к лапотникам тогдашним. С почтением отдавала их хуќдожнику, и вот теперь гляди на них, обозревай как бы себя самого вчерашнего… Лапоть лыковый был нашему мужику незаменим, никакая друќгая обутка с ним не равнялась. Не промокал, коли мастером сде-лан. Легко в нем и по пожне было ходить, по скошенному лугу, по лесу… А вот чуни — они по зиме больно ладны. И сугроб, когда по дрова едешь, обмять хорошо, снегу в голенища, как при валенках, не наберется… А из того же лыка берестянова чего только не делали. Солонки, налопаточники плели, коробочки изготовляли для бережения дорогих украше-ний. А вкус снеди из берестяного туеска особый и пользительный. Гриќбки там, ягоды мо-ченые. Да где всего-то пересказать. Природа Господня одарила нас всем для благой жиз-ни, а мы ее дары отпихиваем. Коќрежим землю, травим живое… Знамо дело, — мужику в ла-потках или чунях сидеть за трактором уже и не резон, не за плугом по борозде ходить. Ла-поть и чуни теперь в музей. Но почто бы вот в туесках ягоќды, грибы и другое что в прок не запасать. Вместо банок железных как бы ладно. Этим добром и заграничного гостя можно бы подивить. А мы бересту в грязь втаптываем, кострами сжигаем. Цивилизован-ными во себя называем… Умельцем от дела отдалили, умом своим перестали жить… Или взять опять же глину. Редюкинские горшечники чего только из нее не выделывали. Но кому-то дело такое показалось слишком уж простым. И отвергли, не дав ему улучшить-ся… А отвергли-то, как вот сказано в Писании, краеугольный камень. Приблизь тех же редюкинских горшечников к знаниям, чего бы только из нашей глины они не сделали, чем бы не подивили. А то вот кирпич какой-то там с мудрым названием не знамо откуда во-зим. Трубки, что в землю, как покойников зарываем, по дальним дорогам таскаем. А цер-ковь-то нашу Всех Святых прежние маќстера из редюкинского кирпича построили. Он прочен, что тебе камень. Раньше бары-помещики боялись, как бы мужик умнее их не стал, а ныне вот демиургыны опасаются мужикова разума. Хитрое дело наше, все хотят вот мужика обойти, а он от земли, как без него. Машин вот разных поќнаделали без его спросу. Иные из них не больно и ладны, ему и не нужны. А ту же лошадь с поля, с дороги — до-лой. А по делу-то лошадка у нас во многом и опережала бы машину. Продукт и воздух ядом не травит корм для нее из далека не вози. И удобрение от нее незаменимое… Голова демиургынова не сварила, а мужика побоку, на смех… Если все с считать сколько труда и добра на машины уходит, та к и выйдет, что в годней лошадей держать и людей при них. А то всех по заводам пораспи-хивали, они живут там скопом вредным.

— Не к тому это я такие рассуждения веду, чтобы противиться машине, — как бы по-правился Яков Филиппович, опасаясь, что молодая учительница так его и может понять, — а с другим резоном, чтобы самим во всем прок находить… Дерево вот разом рубится, в миг, а растет оно веж. Как бы такое не знать, подходя к нему с топором. А коли чего не знать, то его и не беречь.

4

Иван опасался, что Светлана затоскует в безлюдном Мохове. Ненастья осенние, слякоть, короткие зимние дни, снежные и морозные метели муќтят душу, наводят уныние и на привычный ко всему деревенский люд. В глухие зимние дни даже колхозный бригадир не постучит в окошко подожком: выходи на работу. А самому где дело по себе найти. В лень, в порок и впадаешь. Иван порадовался, что помимо школы Светлана нашла себе де-ло в музейной комнате. И увлеклась этим, открывая для себя неведомую доселе жизнь се-лян. Всерьез заинтересовалась находками на Татаровом бугре. Дома, в житейские разго-воры то и дело вплетает, словќно волшебный узор в самобранный ковер, раздумья о непо-стижимых умом загадочных явлениях.

Светлана по вечерам заходила в дедушкин сарайчик-мастерскую, корќтам Иван с отцом теслили комягу. Топилась печка. Из открытого устья ее стлалось по полу живое свечение. Свет от электрической лампочки при этом казался холодной яркостью. Светла-ну привлекали дедушкины полки со спилами на них разных деревьев, пучками трав, ко-лосками злаков, кореньями. Она присаживалась к дощатому столу, выделанному с какой-то спокойной ладностью, листала книги дедушки Данила с закќладками в них из разных листьев. Всем этим и береглась сила тайная, которая открывала пахарю затворы к кладам, таившимся в его земле.

На одной из полок лежал мешочек с бурой землей. На нем было напиќсано рукой дедушки: "Ил из Лягушечьего озерца (сапропель)". Знал вот дедушка и это не свое слово. В самом мешочке сверху лежала небольќшая картонная коробочка с надписью на ней: "Химический состав ила (сапропеля). На плотной бумаге, сложенной по размеру коробоч-ки и были выписаны все вещества, какие содержались в этом иле — сапропели. Светлану удивило не то, как ценен был этот ил, а что он был из Лягушечьего озерца, которое счита-лось клятым. Иван говорил, что дедушку за это осуждали богомольные старухи. А он от-вечал им: "Кто праведќным трудом живет, нечисть от того бежит. Тут добро — Божье творе-ние Сатана не может ничего творить. Отчего же у нечистой силы не взять из-под носу Бо-жье. Вот я и беру с молитвой. И другим велю".

Светлана через то, с чем она сталкивалась в доме Кориных, вникала в мир вечного крестьянина. Но почему так вот случилось, что нынешние Корины свой дар таких пахарей держать в себе?.. И приходили мысли, что крестьянину от природы ведома и та сокры-тость человеческой дуќши, которую другие, отвергая веру, не могут постичь. Затвердились слова Старика Соколова Якова Филипповича, сказанные им вроде кал с усмешкой над са-мим собой: "Весь Божий мир создан из одного снадобья и по единому подобию. Но каж-дое творение и тут при своем воздыхании. И оттого ни травинки, ни зверя, ни птицы нет во похожести. И на небе, куда ни глянь, все разное. Мы вот человеки, и есть сама Вселен-ная в самом малом виде. В каждом из нас и Солнце, и небо, и воздух и земля с водой на ней. Все Господне, значит и мы господни, господа. Так и должны бы зваться… — Говоря это, Яков Филиппыч усмехнулся, помолќчал и досказал: "Потому и мозговать нам надо по Божьи, чтобы мысли наши шли Творцу в помощь. А нам вот по-обезьяньи велят, и това-рищами ее себя называют".

Для Светланы стало потребностью расспрашивать домочадцев о дедушке Даниле. И вызревала мысль написать воспоминания о нем. Как бы начат] этим родословную дома Кориных, а значит и своей будущей семьи. Дима брат, подарил ей японский диктофон. Вернее она его выпросила у него. "Тебе-то зачем он, Дима, — сказала ему, — роки-воки на-кручивать. А мне живое слово нужно им ловить, чтобы сберечь его". Дима снизошел до блажи сестры: "Забирай, — сказал ей, — эксплуатируй достижения капитализма. Глядишь и выскочишь в бабушки-сказительницы".

Ивану замысел Светланы тоже пришелся по душе. И у самого были мысќли о днев-нике. Кое-что и записывал под настроение. И дедушки Данило вел свои хозяйственные записи. Но о родословной не думалось. Да и опасность была. Такая твоя писанина может ведь кому-то и в руки поќпасть. И как еще истолкуется.

Светлана начала расспросы о дедушке с самого Ивана. Он высказывал, что в пер-вую очередь приходило в голову. Как это ни странно, а восќпоминания навеивались собы-тиями минувшего дня. Вроде как все крутилось на месте, застыло и не двигалось. Что вче-ра было, то и сегодня. Что переживал, чем тревожился дедушка, то и внука ныне угнетало. Дмитрия Даниловича Светлана не больно беспокоила, выжидала. Правда-то о жизни, как это сказал Старик Соколов, держится на узде. Отпускать ее на волю и не всегда ладно. И все же Дмитрий Данилович, а за ним и Анна Савельевна, перебороли свое опасение. Вре-мя-то больших страхов вроде бы и поотошло. Не слышно было, чтобы кого-то за слово забирали. И тут уж как не вспомнить минувшее. Рассказать, а потом голос свой услышать. Только бы вот не попало это кому-то в руки… Светлана высказы переписывала на листки, раскладывала их по времени событий, о коих говорилось. Так и сливалась единая нить происходившего.

Заходили к Кориным на огонек и моховские старожилы. Светлана и их наводила на разговоры о дедушке Даниле. Подслушивала диктофоном неќзаметно. Вроде и не совсем это ладно, но оправдывала себя: "Не навќрежу. А то ведь своего рода не знаем, памяти бо-имся. А беспамятство это самый большой грех человеческий"

5

Знакомя Светлану со своим домом, Иван прежде всего подвел ее к висевшему в пя-тистенке портрету. Светлану он сразу же привлек своей необычностью, непохожестью на другие портреты "знатных людей", которые она видела на выставках… Лицо на портрете иконное, а фон — золотистая стена самого пятистенка, в котором весел портрет. Иван, по-молчав, будто и сам впервые увидел этот портрет, сказал Светлане, как-то притихшей.

— Это наш дедушка, Данило Игнатьич Корин… — Светлану что-то заставило воздер-жаться от высказов того, что ей сразу подумалось о портрете. Иван тут же указал на дру-гую картину, висевшую на боковой стенке пятистенка… Часть моховской улицы — дом Ко-риных в деревьях, и неказистая избенка справа его. И все это как-то единилось с ликом дедушки на портрете. Виделось как бы нутро самой деревеньки, назыќваемой Мохово. Иван, выждав, пояснил, что это работы Андрея Семеновича, моховского художника. Ря-дом с их Коринским домом — его изба…