Комната мести

— Прекрати! — твердо сказала Эшли, — все мы здесь не просто так. Гребаные сутки ты выуживал из меня правду, а сам…

Жоан конвульсивно изогнулся, как будто его ударили током, перевернулся и, приподнявшись на локте, посмотрел на нас испуганными пустыми глазами, а затем снова лег, глядя в одну точку.

— Со мной были еще две монахини, — хрипло произнес он, не обращая внимания на обильную слюну, сочащуюся на пол из его полуоткрытого дрожащего рта, — да… сестра Марта… старуха и… Анна, ей не было еще восемнадцати.

Полежав с минуту, Жоан, по-видимому, сделав невероятное усилие над собой, оторвался от пола и сел. Он, отдуваясь, помотал головой, растер лужицу слюны каблуком туфля, вытер рот рукавом и продолжил:

— Нас мчали по мертвым улицам Фритауна в сторону Хейстингса, где наши похитители на минуту остановились купить марихуаны. Потом нас повезли в саванну, в непроглядную ночь. Машина неслась по камням и ухабам, мы бились головами о железный потолок и голые каркасы сидений. Один раз джип так дернуло, что я не удержался и сильно ударился головой о голую прыщавую спину сидящего впереди меня повстанца. Он скривился от боли, повернулся, схватил меня за волосы и сунул мне в рот дуло карабина, распоров острой мушкой небо… Под утро мы приехали в лагерь Национального фронта. Нас заперли в деревянной хибаре с матрацами, покрытыми желто-зелеными пятнами засохшей блевотины, и мухами, слетевшимися на вонь дохлой змеи, которую мы сначала приняли за веревку. Часа через два нас вывели и потащили к большому раскидистому баобабу, под которым стоял стол. За столом сидел человек в черных очках и военной форме, увешенный значками и медалями чуть ли не всех армий мира. Он представился нам подполковником Че Гиварой Кармоно и сказал, что Ватикан должен заплатить за нас выкуп. Он закурил сигару, сделал несколько глотков кофе и, вальяжно развалившись на стуле, с интересом посмотрел на монахинь.

— Духи очень не довольны, — сказал подполковник на языке крио, — они против вашего Христа. Вы насильно заставляли наш народ верить в империалистического бога… — Кармоно сплюнул в нашу сторону и обнажил желтые лошадиные зубы — у меня здесь триста парней, которые будут не против поразвлечься с монашками… Посмотрите наверх, — мы подняли головы и увидели сотни отрубленных человеческих конечностей, пригвожденных к толстым ветвям баобаба. Зрелище было жутким. Оцепенение притупило наше чувство страха и боли. Кармоно допил кофе, лениво потянулся и, зевая, сказал:

— Я не убийца, я бизнесмен. Если к концу недели я не получу выкуп… Нет, не бойтесь, я не убью вас. Я прикажу отрубить вам конечности, вот и все. Мы верим, что разобранный человек никогда не перевоплощается в новое тело… Великий Марли отказался ампутировать палец и умер от рака, чтобы…

В этот момент к подполковнику подбежал низкорослый человек, вытянулся по струнке и выкрикнул несколько непонятных мне фраз на языке бо. Кармоно изменился в лице, резко встал и приказал своим солдатам кинуть нас в земляную яму. Каким-то третьим чувством я понял, что наше, нет, мое будущее не столь однозначно плохо и не столь однозначно хорошо. Оно просто уже предопределено.

Неделю мы просидели в земле без питья и воды, тепля тщетную надежду, что нас кто-нибудь спасет или выкупит. Следующая встреча подполковником Че Гиварой Кармоно оказалась для нас последней. Нас опять привели под дьявольский увешанный человеческими трофеями баобаб и посадили на землю, так как стоять на ногах самостоятельно мы уже не могли. Сестру Анну укусил паук, из-за чего ее тонкая девичья рука опухла, превратившись в бесформенную синюю плеть. На сей раз Кармоно был подозрительно учтив и общался с нами на чистом английском.

— Как видите, — сказал он, сплевывая кофейный осадок, — я был с вами гостеприимен настолько, насколько это возможно в вашем положении. Я не подверг монашек насилию, хотя должен был это сделать еще в первый день. Денег из Ватикана я, кстати, тоже не получил…

Кармоно щелкнул пальцем, и худой одноглазый подросток с мачетой на поясе принес ему бутылку виски и стакан. Подполковник откинулся на спинку шаткого стула, водрузил ноги в ботинках, измазанных засохшим навозом, на стол и продолжил:

— Сегодня у нас праздник. Наши люди скинули этого проклятого генерала Момо, лизавшего задницу империалистам. К власти в стране пришел Народный фронт. Я уже говорил, я — не изверг, не людоед и потому хочу подарить вам, — Кармоно одним залпом осушил стакан виски и сдвинул солнцезащитные очки на край носа, — я подарю вам право выбора! Если ты, Жоан, застрелишься прямо сейчас, на моих глазах, то, слово революционера, я отпущу монашек на все четыре стороны. А если нет, — Кармоно улыбнулся своей желтозубой лошадиной улыбкой, — я отрублю им руки и ноги, а затем отдам их тела моим парням на развлечение.

Подполковник неспешно достал из кобуры пистолет и бросил его на стол. Ни секунды не колеблясь, я решил, что лучше умру, чем… Но только в моих руках оказался черный гладкий металл «Андекавера»… Нет, я, честно, старался, засовывал пистолет себе в рот, тыкая им раненное небо, приставлял к виску, к сердцу, но нажать на курок не мог. Пальцы не слушались, тряслись, немели. Они не хотели дать мне вечное успокоение, избавить ни от протухшего африканского солнца, с ненавистью плюнувшего мне в глаза белой выжигающе-ядовитой слюной, ни от адского баобаба, пустившего метастазы ветвей по всему небу… Я бросил оружие в сторону, упал на колени и стал выть, скулить, умолять о пощаде. Я целовал и облизывал подошвы армейских ботинок подполковника, проклинал себя, клялся, что достану любые деньги…

Двое солдат хладнокровно отрубили мачетами руки сестре Марте, принялись за потерявшую сознание Анну. В моих глазах до сих пор стоит необъятное море крови… Как пустынный паук я вижу все окружающее только в красном цвете… Восторженно орала полуголая черная толпа, жадно разрывая обрубки еще живых женских тел… Последнее, что я помню, это, — лицо француза исказила страдальческая гримаса, он заткнул пальцами уши и повалился на пол, — Бедра, черные, блестящие, конвульсивно дергающиеся в хрипящем кровавом месиве из человеческих останков… — Полежав несколько минут, Жоан опомнился, снова сел, широко разбросав худые длинные ноги и уронив голову на грудь. Он сдавленно прошептал: — Очнулся я уже на окраине Фритауна, погребенный под грудой мусора.

Затем француз решительно выпрямился, в его голосе зазвучал металл:

— Когда я вернулся во Францию, меня встретили с цветами как героя. Назойливая пресса выпытывала у меня все подробности плена, но я соврал, сказав, что судьба монахинь мне неизвестна. Кардинал Парижа передал мне личную благодарность Папы за проявленное христианское мужество. Это окончательно доконало меня. Я решил уйти из церкви. Ну, вот, — закончил Жоан, посмотрев на нас ледяными мертвенными глазами, — больше нет моей тайны, так же как и нет ваших тайн, а значит… — Озабоченно скривив левую часть лица, он пошарил во внутреннем кармане пиджака и достал оттуда маленький плоский пистолет.

— Прощайте! — сказал он, смущенно улыбнувшись, — Мне пора в ад к моему Джакомо.

С этими словами Жоан выстрелил себе в сердце.

Вдруг комнату рассекла толстая полоса света.

— Смотри! — заорала Эшли — Дверь открылась!

Не помня себя, оглушенные выстрелом мы выскочили из нашего заточения, спотыкаясь и падая, промчались по узкому коридору мимо кабинета доктора Форда и оказались на залитой солнцем улице Шато.

Солнечный песок исцарапал наши глаза до невыносимо-болезненной рези. После двух дней, проведенных в темнице, после наших вынужденных исповедей и внезапной смерти Жоана мы еще долгое время не могли прийти в себя, так и сидели, опершись спинами о серую стену «Института эволюции мозга», спрятав отупевшие головы в колени.