Комната
Шрифт:
— Но мне трудно прямо сейчас…
— Другого случая у тебя не будет, — предупреждает его Ма. — Садись.
Но дед не трогается с места. Потом он все-таки подходит к столу и садится. Ма указывает мне на стул рядом с ним, и я сажусь, хотя мне этого совсем не хочется. Я рассматриваю свои ботинки, они сморщились по краям. Дедушка снимает кепку и смотрит на меня.
— Рад встрече с тобой, Джек.
Я не знаю, что надо говорить в такой ситуации,
— Пожалуйста.
Вечером мы лежим с Ма в постели, и я сосу ее грудь в темноте. Потом я спрашиваю:
— А почему он не хотел меня видеть? Он что, снова сделал ошибку, как с нашими похоронами?
— Вроде того. — Ма с шумом выдыхает. — Он думает… он думал, что мне было бы лучше без тебя.
— Где-нибудь в другом месте?
— Нет, если бы ты вообще не появлялся на свет. Представляешь?
Я пытаюсь представить это, но не могу.
— А ты тогда была бы Ма?
— Нет, не была бы. Так что это — дурацкая идея.
— А он — мой настоящий дедушка?
— Боюсь, что так.
— А почему ты этого боишься?
— Я хотела сказать: да, настоящий.
— И он был твоим папой в те времена, когда ты была маленькой девочкой в гамаке?
— Еще раньше, с шестинедельного возраста, — отвечает Ма. — Именно тогда они принесли меня к себе из больницы.
— А почему родная Ма тебя там оставила? По ошибке?
— Я думаю, она очень устала, — отвечает Ма, — она была еще очень молодой. — Ма садится на кровати и громко сморкается. — Папа со временем привыкнет, — говорит она.
— К чему?
Ма издает короткий смешок.
— Я хотела сказать, что он будет вести себя лучше. Как настоящий дедушка.
Значит, как отчим, только тот — дедушка не настоящий. Засыпаю я легко, а просыпаюсь в слезах.
— Все будет хорошо, все будет хорошо, — успокаивает меня Ма, целуя в голову.
— А почему они не хотели прижимать к своей груди обезьянок?
— Кто?
— Ученые. Почему они не прижимали к своей груди малюток обезьян?
— Вот ты о чем. — Секунду спустя Ма говорит: — Может, и прижимали. Может, малюткам обезьянам нравились человеческие объятия.
— Но
ведь ты сказала, что они вели себя очень странно и кусали самих себя.Ма ничего не отвечает.
— А почему ученые не вернули обезьянкам матерей и не попросили у них прощения?
— И зачем только я рассказала тебе эту старую историю, которая произошла много лет назад, когда меня самой не было на свете!
Я кашляю, и мне некуда высморкаться.
— Не думай об этих обезьянках. У них теперь все в порядке.
Ма так крепко прижимает меня к себе, что становится больно шее.
— Ой!
Она отодвигается.
— Джек, в мире много разных вещей.
— Зиллионы?
— Зиллионы и зиллионы. И если ты попытаешься поместить их в свою голову, то она у тебя просто лопнет.
— Но как же быть с малютками обезьянками?
Я слышу, что она как-то странно дышит.
— Да, в мире есть много плохого.
— Как получилось с обезьянками?
— И даже хуже, — говорит Ма.
— А что хуже? — Я пытаюсь себе представить, что может быть хуже.
— Я тебе расскажу об этом, только не сегодня.
— Когда мне будет шесть лет, да?
— Может быть.
Она укладывает меня спать. Я прислушиваюсь к ее дыханию, считая ее вдохи до десяти. Потом отсчитываю десять своих.
— Ма!
— Да?
— Ты думаешь о том, что может быть хуже?
— Иногда, — отвечает она. — Иногда мне приходится об этом думать.
— Мне тоже.
— Но потом я выкидываю эти мысли из головы и засыпаю.
Я снова считаю вдохи. Я пытаюсь укусить себя за плечо, но мне становится больно. Теперь я уже не думаю об обезьянках, я думаю обо всех детях в мире, но не о тех, которых видел по телевизору, а о настоящих, которые едят и спят, какают и писают так же, как и я. Если уколоть их чем-нибудь острым, из них потечет кровь, а если пощекотать, то они засмеются. Мне хочется увидеть их, но, когда их много, а я один, у меня начинает кружиться голова.