Компромат на кардинала

Почему-то Тоне это было важно – правда, она еще не могла понять почему. Вернее, понимать понимала – что уж тут понимать-то особенно?! – но делала вид, что это ну просто теорема Ферма, как минимум. Сохраняла, так сказать, лицо перед самой собой.

– Конечно, знает! – встрепенулась Катюха. – Ма, ты домой сбегаешь? Заберешь мои вещи? Тогда я не буду плакать!

– А если не заберу? – поддразнила ее Тоня, и эта малолетняя шантажистка откровенно ляпнула:

– Тогда буду.

– Успокойся, – кивнул Федор, поднимаясь. – Будут тебе и туфельки, и юбочка, и маечка. Мы сейчас вместе с твоей мамой съездим за твоими шмотками, только ты уж, Катерина, тут себя веди хорошо, договорились? Тетю Люсю не огорчай.

Катя посмотрела на него с откровенным изумлением. Какой смысл теперь капризничать, ведь туфельки и все прочее будет ей доставлено? Зачем огорчать тетю Люсю, которая печет такие потрясающие тортики и готова часами напролет читать новые книжки? Пожалуй, за дочку Тоне можно быть спокойной. Или нет?

– Слушай, – она осторожно тронула Федора за рукав, – а можно их одних оставить? Я имею в виду…

– Я понял, – кивнул Федор. – За нами не следили, это точно. Тетя Люся их не интересует – она моя родня с отцовской стороны, а отец тут ни при чем, они выбивают только прямых потомков. Однако, как это ни смешно, у меня такое впечатление создалось, причем уже не первый год, что о моем существовании они даже не подозревают. Хотя я – именно Федор Ромадин. Представляешь? Когда мама замуж выходила, она оставила свою девичью фамилию. Как ты…

Сердце р-раз! – замерло, потом снова: тук-тук. Откуда он это знает?

– И ничего, их это как бы не колышет! – продолжал Федор. – Именно я организовал выставку картины, а им хоть бы хны! Прицепились к… Леонтьеву, к тебе, а меня словно не замечают. Не зря говорят умные люди, что всего темнее под свечой. Наверное, потеряли след еще после маминой смерти, это ведь очень давно было.

У Тони снова пресеклось дыхание, но тотчас спасительное «не-может-этого-быть» промелькнуло в голове, и она даже смогла улыбнуться.

– Не веришь? – понимающе кивнул Федор. – Нормально, что не веришь. Я бы на твоем месте вообще только и знал, что крутил пальцем у виска. Однако повторю для твоего спокойствия: я не псих, а психиатр, хотя в данный конкретный момент это к делу не относится. А что мы стоим? Одевайся в темпе. Все расскажу по дороге, только сначала ответь на один вопрос: чего ты боялась?

– В каком смысле? – напряглась Тоня.

– В аэропорту в Париже я видел, как ты озиралась. Затравленно так. Ты все время чего-то боялась, я видел, я это кожей чувствовал. Когда ты сегодня рассказала про ту историю с… Леонтьевым, я подумал сначала, что ты из-за этого тряслась…

«Про ту историю с Леонтьевым», – отметила Тоня. – Не «с твоим отцом», сказал он, а «с Леонтьевым»!» И это новое свидетельство его деликатности, заботы о ней едва не вышибло слезы из ее усталых глаз. Так давно не было в жизни ничего такого, немудрено прослезиться! Но, как уже было упомянуто, она не умела плакать столь же изысканно, как ее дочь, а потому незаметно проморгалась и продолжала слушать Федора.

Они вышли из квартиры, спустились во двор, но Федор велел Тоне оставаться в подъезде, пока он издалека, с помощью пульта, запустил мотор своей «Ауди».

– Береженого бог бережет, – пояснил, когда она устроилась внутри. – Я уже привык беречься, хотя иногда опасность кажется нереальной. В нее не хочется верить… как и тебе сейчас. Но теперь, когда картина выставлена, она близко. Так вот, о тебе и о… о Леонтьеве. Строго говоря, после такого случая надолго затрясешься, тут все понятно и постижимо. Но это случилось в России, ты ни в чем не виновата, тебя никто не видел. Вряд ли ты могла опасаться, что по твоему следу пустят всех цепных псов Интерпола, да и времени с момента его гибели слишком мало прошло, да и не настолько вы с ним крупные фигуры. Во Франции ты как раз могла ощущать себя в полнейшей безопасности, однако же… Ты беспрестанно оглядывалась, причем такое впечатление, что на какого-то конкретного человека. Подозреваю, это был такой высокий мужик итальянского типа, яркий такой, глазастый. Так? Он все время толкался около столбиков с телефонами-автоматами, хотя если звонил куда-то, то по мобильному. Спрашивается, зачем человеку с мобильником в кармане, вдобавок человеку, по виду очень даже не бедному, топтаться возле телефонов-автоматов? Потом я понял: именно оттуда лучше всего видны будочки паспортного контроля. Даже если бы все рейсы перенесли на другой день и мы бы начали выметаться из аэропорта, он бы точно знал, кто ушел, а кто еще остался. В данном конкретном случае его интересовала именно ты, верно?

– А все-таки, как ты догадался, что именно его я боюсь? – глядя в окно, спросила Тоня. Мелькнула мысль, что она до сих пор еще не сказала Федору, где живет, а они как бы едут куда-то. Может, ее новый загадочный знакомый уже каким-нибудь образом умудрился узнать ее адрес? Скажем, просто догадался бы о нем, как и обо всем прочем? Тоня ничуть не удивилась бы!

– Того мужика я вычислил сразу прежде всего потому, что он итальянец. Повторяю, на местах они используют местных наемников, однако Италия и Франция практически рядом, тут можно и собственноручно сработать. Ну так что тебе пытался сделать этот потомок древних римлян? Говорю «пытался», потому что если бы он это сделал, мы бы с тобой вряд ли ехали вместе к тебе домой. Кстати, скажи свой адрес, а то мы крутимся тут, крутимся…

– Не очень далеко, на площади Горького. Тот дом, где магазин «Нижегородские товары», знаешь?

– Господи, – с ужасом покосился на нее Федор. – Как же вы там живете, в этом аду? Шум, чад. По-моему, это почти самое жуткое место в городе.

– А у нас окна во двор, так что ничего страшного.

– Все равно. – Он сокрушенно покачал головой. – Давай так: сегодня заберем оттуда вещи по максимуму, а больше туда ночевать ты не вернешься. Договорились?

– То есть как? – изумилась Тоня. – А где же я буду ночевать?

– То есть как? – изумился Федор. – У меня, конечно.

– В смысле, у тети Люси? – уточнила Тоня, чувствуя, что краснеет. – Да ты что, всерьез?

– Не-ет, – пренебрежительно качнул головой Федор, и сердце Тони от унижения стиснулось в комок и ухнуло в самые пятки. «Не-ет», главное! А она-то что успела себе навоображать!.. – Зачем нам ехать к тете Люсе? У меня дом в Подновье. Огромный домина, заблудиться можно. Потрясающий вид на Волгу. Всякая природа рядом и классный сад. Даже сейчас там поразительная красота, даже зимой. Ну, а весной и летом – сказка!

– Жаль, что сейчас не весна и не лето, – пробормотала Тоня (ну надо же было что-нибудь говорить!!!).

– Весна, – мотнул головой Федор, сворачивая во двор ее несчастного дома. – Какой подъезд?

– Второй, – машинально ответила она. – А почему весна-то?

– Потому что пора любви. – Он заглушил мотор, повернулся к Тоне и близко, упрямо посмотрел ей в глаза. – Потому что я никак не мог понять, отчего у меня вдруг при виде тебя сердце вскачь понеслось. Неужели не видела, как оно скакало по аэропорту Шарль де Голль? А я думал, это всем было заметно. Но не мог понять, почему. А когда услышал про… Леонтьева, понял. Потому что мы с тобой друг другу предназначены. Точно так же были друг другу предназначены Федор и Антонелла, но он ее упустил, так уж сложилось, к несчастью, а я тебя упускать не намерен. Не могу. Мы с тобой одной крови – ты и я… Понимаешь?

– Что ли, мы родственники? – спросила она с таким детским ужасом, что Федор, как ни был он напряжен и серьезен, не мог не улыбнуться:

– Постольку же, поскольку родственники все прочие люди. Думаю, наши прапрапра… и так далее были братьями. Или братом и сестрой. Лет примерно двести назад. Но это не считается. Да какая разница? Даже если бы мы были двоюродными, я бы все равно в тебя влюбился и женился бы на тебе. Это рок, я тут даже и ни при чем. И ты ни при чем. Судьба. Ты понимаешь хоть что-нибудь из того, о чем я говорю?