Комсомолец
Шрифт:
Раньше часто вспоминал первую проведенную в общаге ночь, когда по моему телу пролегал кратчайший путь для насекомых от окна к столу – те пользовались им без стеснения, щекоча мою кожу крохотными лапками. Я никогда не боялся насекомых, но поведение местных тараканов тогда мне показалось полным беспределом. Особенно когда я в первое же утро обнаружил одного из них на дне моей чашки с растворимым кофе. Помню, как выплюнул на стол странный комок… который резво побежал по столешнице.
Мы с соседями по комнате бродили по местному рынку уже через час после того памятного утреннего распития кофейного напитка, затаривались всевозможными тараканьими ловушками, чудодейственными мелками и дихлофосом. Первым делом мы забрызгали
Но то были послеперестроечные насекомые, почти капиталистические. Советские усачи на глаза мне не показались, я понадеялся, что в это общежитие их пока не завезли… или же они не выносили запаха хлорки. Следов мышей на полу тоже не обнаружил (помню, на этом этаже мы за трое суток поймали пять штук, побили рекорд соседей из шестьсот второй). Прежде чем отправиться в душ, решил устроить ревизию всему тому, что получил в наследство от Александра Усика.
В шкафу нашел потертое, слегка поеденное молью и пропахшее нафталином пальто. Похоже, мое (сомневаюсь, что Пашка или Славка привезли сюда из дома зимние вещи). Сразу подумал о том, что когда его надену, жалость Светы Пимочкиной ко мне возрастет многократно. Мне и самому стало жаль Усика: парню, похоже, не раз приходилось показываться в этом наряде на людях. Мелькнула мысль поискать на пальто дату изготовления (до или после Второй мировой?), но побрезговал к нему прикасаться.
– Зимой мне ходить пока не в чем, – пробормотал я.
Заглянул в свою тумбочку. Нашел там брусок мыла, маленькую пиалу, помазок, небольшое зеркальце, здоровенный бритвенный станок и пачку лезвий «Нева». Потрогал свой поросший мягким пухом подбородок. Отметил, что до завтрашнего похода в институт не помешало бы привести свою физиономию в подобающий будущему отличнику вид. Преподавателям нравятся гладко выбритые подбородки, безобразную бороду они простили бы только Аристотелю… теперь, наверное, еще и Карлу Марксу.
Вернулся к кровати. Вытащил из-под нее чемодан. Тот оказался не только антикварным, но и на удивление тяжелым, словно набит золотыми слитками.
«Надеюсь, Комсомолец не сделал из него взрывное устройство, – промелькнула мысль. – Подорваться в первые же дни новой жизни на собственной бомбе было бы глупо и печально».
Больше под койкой ничего (кроме похожей на куски войлока пыли) не обнаружил, даже сумку с проросшей картошкой или с подгнившими яблоками.
Осмотрел чемодан снаружи – ничего примечательного, кроме бумаги с моим новым именем и фамилией, не заметил. Не услышал и тиканья часов (если у бомбы и был часовой механизм, то работал он беззвучно). Усмехнулся, представив, как глупо выглядел со стороны: замер, прижавшись к чемодану ухом, будто надеялся различить внутри него тот самый «Голос Америки». Смахнул рукой пыль, открыл покрытые налетом ржавчины металлические запоры – без применения ключа и прочих хитростей. Приподнял крышку.
И сразу же понял, что не ошибался насчет тех жуткого вида брюк, в которых ездил в колхоз: не считая треников с вытянутыми коленками, они у меня были единственными. Зато имелось много книг… по математике. Я принялся выкладывать библиотеку Комсомольца на кровать, рассеяно разглядывая пожелтевшие обложки. «Сборник задач по элементарной математике», «Теория чисел», «Абсолютная величина»… Подумал: «Он их читал? Или спер и надеялся продать? Лучше б на новые штаны обменял».
Помимо книг я обнаружил в чемодане скудный набор одежды, в котором выделялись серые шерстяные носки и полосатый свитер, размерами похожий на наволочку для подушки. И жестяную коробку из-под конфет или печенья (надписи почти стерлись). Поставил коробку на кровать,
приоткрыл крышку. И тут же радостно вскинул брови: увидел синеватую пятирублевую купюру. Но радовался недолго. Пять рублей и семьдесят пять копеек – вот и все золотовалютные запасы, что передал мне по наследству Комсомолец.Бегло просмотрел документы, обрывки записок. Заглянул в новенький паспорт с зеленой обложкой, из которого узнал отчество Усика (Иванович), социальный статус (учащийся). Взглянул на свою подпись. Парень сильно не заморачивался: просто писал фамилию. Нашел в жестяной коробке конфетные фантики, этикетку от бутылки, пару поздравительных открыток. А еще несколько камней, содержащих вкрапления кварца, и небольшой сросток кристаллов пирита. Шесть разнокалиберных пуговиц, иголку, две катушки с нитками.
Белье решил из чемодана не доставать. Уже понимал, что надписей Calvin Klein на труселях не увижу, а травмировать свою психику видом следов неумелой штопки пока не решился. Подумал: «Это мне наказание за любовь к фирменным шмоткам в прошлой жизни. Теперь никаких Hugo и Boss. До стипендии буду мечтать не о дорогой, а о целой одежде». Надавил рукой на стопку маек и трусов – проверил, не спрятал ли Комсомолец в ней что-то интересное. И не прогадал. Выудил из-под белья самодельный свинцовый кастет.
– Это уже интересно, – пробормотал я.
Взвесил свинчатку в руке. Подобные игрушки я и рассчитывал обнаружить в вещах будущего террориста, а не блестящие камушки и фантики от конфет.
– Хорошая вещица. Пригодится.
Бросил кастет на покрывало.
Окинул взглядом разложенные на кровати богатства, почесал затылок. Не возлагал на содержимое чемодана больших надеж в плане обогащения, и мои ожидания оправдались: вступал я в новую жизнь почти как тот младенец – голым и босым. Но студентом первого курса Зареченского горного института. Это значило, что доставшийся мне от Комсомольца минимальный набор одежды предстояло беречь. На занятия в костюме Адама ходить не получится. Так что нравились мне мои наряды или нет, не имело значения.
Посетил душ на первом этаже. Помнил: девочки – направо, мальчики – налево (хотя откуда здесь в шестьдесят девятом девочки в мужском корпусе?). Пришел к выводу, что за двадцать лет общежитие почти не изменится, а те изменения, что все же произойдут, будут не в лучшую сторону. Это уже в двухтысячных годах здесь сделают грандиозный ремонт, оставив на прежних местах только несущие конструкции. До девяностых же годов соизволят лишь постелить на этажах линолеум да перекрасить стены. Душевых кабинок изменения не коснутся. Разве что… сливы станут чаще засоряться (я хорошо помнил, как приходилось мыться, стоя по щиколотки в грязной воде).
Отсутствие обычных пластмассовых тапочек стало для меня неприятностью: по своей прошлой студенческой жизни помнил, что принимать душ босым – не лучшая идея. Но в шестьдесят девятом, похоже, высокая вероятность подцепить всевозможные грибки никого не пугала. Студенты шлепали по душевой босыми ногами и думать не думали о грозившей им опасности. Я печально вздохнул… и тоже нехотя сбросил свои тапки со стоптанными задниками (буду надеяться, что злые грибковые болячки придут в Советский Союз не раньше начала той самой перестройки).
Чисто вымытый, но в грязной одежде я прогулялся в булочную, прикупил там большую булку пшеничного (истратил двадцать восемь копеек из своих невеликих денежных запасов). В прошлой жизни я хлеб почти не ел, пытался сохранить стройную фигуру: ближе к сорока пяти годам стал появляться пивной живот. Но пока мне было не до диет. Да и не нуждалось вечно голодное тело Александра Усика в диетах – на мне сейчас несложно было изучать строение скелета человека. Подумывал прогуляться в «Гастроном» за молоком, но не решился увеличивать траты: десять рублей до стипендии – невеликие деньги.