Комсомолец
Шрифт:
– …
– Откуда я знаю? Говорю же: видел, как он прятал тело!
–..!
Я потряс трубкой, слышимость в ней не улучшилась.
Подумал: «Может, стоило все же бросить монетку?»
– Точно вам говорю: он убил и закопал человека!
– …
– Повторяю адрес: улица Александра Ульянова, дом тридцать восемь. Жидков Рихард Львович. Информация точная. Высылайте наряд.
– …
– Почему я не пришел в милицию? Боюсь мести со стороны преступника. У меня трое детей! Кто будет их кормить, если меня зароют на той же грядке?
– …
– Обязательно напишу! Как только вы арестуете Жидкова, так сразу же приду и напишу заявление.
– …
–
Глава 10
Я не верил, что советская милиция среагирует на мой звонок должным образом. Понимал, что органы правопорядка не отправят сотрудников с лопатами к дому «безобидного» гражданина (возможно, еще и ветерана). Скорее всего, посчитают мой звонок хулиганством. С меньшей вероятностью – отправят к Жидкову участкового. Но я не помнил (да и не знал раньше) милицейские правила конца шестидесятых годов. Потому решил, что несколько звонков дежурному не помешают: они мне почти ничего не стоили (всего-то по два пятикопеечных билета на автобус за каждый звонок). Разоблачением Каннибала я собирался заняться лично и в ближайшие выходные. Пока же решил побаловаться анонимными сообщениями: а вдруг…
Звонки в милицию я повторил еще дважды. Прокатился на автобусах в четверг и в пятницу к таксофонам на разных участках проспекта Ленина. И даже вытирал с телефонных трубок свои отпечатки пальцев – вот к чему привел просмотр детективных сериалов в прошлом (а точнее – в будущем). До выходных я успел посетить занятия и лекции по всем предметам, по которым зимой предстояло сдавать зачеты и экзамены. Пришел к выводу, что серьезно зубрить мне придется только историю КПСС и немецкий язык. Все остальное я либо неплохо помнил, либо не сомневался, что вспомню, если просмотрю конспекты лекций. Разве что придется подкорректировать свои знания истории: уточнить, кого именно сейчас считали героями, а кого – злодеями.
И еще наметились трудности с высшей математикой. Но не с самим предметом – с преподавателем. Феликс оказался тем еще злопамятным засранцем. Будь сейчас девяностые, нацепил бы на себя шарф футбольного болельщика (в те времена болельщиков приравнивали к стихийному бедствию), подстерег бы Попеленского в подворотне да расквасил бы ему нос. Потому что доцент явно потерял из виду берега. В пятницу после простенькой самостоятельной он не глядя перечеркнул мои решения, обозвал меня «бэздарем». Феликс повысил голос, чтобы его слова услышала вся группа, и заявил: на его занятиях с моими жалкими знаниями делать нечего. Сказал, что он преподает математику для студентов, а не для учащихся начальной школы.
– Нет, но Феликс все-таки гад, – попытался во время перемены подбодрить меня Пашка Могильный.
– Э-э-э… ты не переживай, Санек, – принялся меня утешать Аверин. – До зачета времени еще полно. Всякое может случиться. Авось, перебесится.
– А я тебе говорила, Усик, – сказала Фролович. – Что тебе стоило перед ним извиниться?
Мне пришлось бы здорово поволноваться из-за неадекватного поведения математика, будь я семнадцатилетним юнцом. Но с высоты прожитых лет знал: решить можно любой вопрос, нужно лишь приложить должные усилия и действовать правильными методами.
Попеленский мог сколь угодно считать себя важной
птицей, но в институте существовал еще и административный ресурс, который можно было привлечь для решения моего вопроса (важно было задействовать его вовремя). Да и партийные органы сейчас имели немалый вес, можно было зайти и с этой стороны. А доказать свой высокий уровень знаний я смогу перед любой комиссией, в этом я убедился, полистав найденные у Комсомольца книги. Но все это – позже. Пока же надеялся, что Феликс перебесится.В пятницу вечером мои соседи по комнате разъехались по домам, Аверин и Могильный собирались вернуться в общежитие в воскресенье вечером. По пути из института они обсуждали, чем займутся в свободные от учебы дни – небось, чтобы я им завидовал. Меня же парни обрадовали: суббота – это выходной для них, а не для меня. Потому что Александр Усик не служил в армии. Зареченский горный институт любезно предоставлял ему (мне) возможность получить звание лейтенанта советской армии и специальность «командир инженерно-саперного взвода». В субботу меня ждали занятия на военной кафедре.
Мне показалось странным, что я позабыл о военной кафедре. Ведь и в прошлой жизни исправно посещал занятия на самом верхнем этаже института, где разгуливали красноносые мужчины в военной форме. Преподавательский состав военной кафедры девяностых годов запомнился мне не с лучшей стороны. Прежде всего – манерой вести занятия. Армейские шуточки – безусловно, здорово. Но выпускники кафедры, ни разу не державшие в руках ни саперную лопату, ни взрыватель (муляжи не в счет), вряд ли повысили обороноспособность страны. А сдача экзаменов путем «повышения материально-технической базы кафедры» – не лучший способ оценки знаний.
В тысяча девятьсот шестьдесят девятом году строй курсантов-первокурсников приветствовал седой полковник с большим набором наградных планок на кителе. Толкнул бодрую речь. Вкратце обрисовал наши перспективы и фронт работы на ближайшие четыре года. Что удивило меня (после опыта учебы в девяностых): полковник в своей речи не использовал ни крылатые армейские шуточки, ни обсценную лексику – обходился вполне себе литературным языком. Это навело на мысль, что в этот раз я действительно получу положенные офицеру инженерно-саперных войск знания, а не всего лишь выучу дюжину армейских анекдотов.
Поездку к Каннибалу я изначально планировал совершить в субботу утром. Занятия на военной кафедре вынудили меня перенести ее на вторую половину дня. В одиночестве дошагал до общежития (со всеми одногруппниками, кроме Аверина и Могильного, я поддерживал отношения на уровне «привет-пока», и никто не набивался ко мне в попутчики по пути из института). Ввалившись в комнату, наспех соорудил себе бутерброд с салом, запил его кипяченой водой. Вытер о полотенце жирные руки, выдвинул из-под кровати чемодан, соскреб с него бумажку с надписью «Александр Усик».
Поднял крышку, взглянул на содержимое чемодана. То, что увидел, в общих чертах меня устроило: соответствовало моим планам, за некоторым исключением. Сразу же переложил в тумбочку жестяную коробку с документами и «драгоценностями». После недолгих раздумий бросил на кровать и книги по математике, заменил их романом Островского. Хотел было рядом с «Как закалялась сталь» положить тапочки, но передумал. Вместо тапок бросил в чемодан кеды. Завернул в газету пять кусков хлеба – дополнил ими созданный натюрморт. И лишь тогда хмыкнул, кивнул головой.