Конь Рыжий
Шрифт:
Вынесли множество слитков и в том числе несколько нестандартных – пудовики золотопромышленников (недоставало одного пудового слитка, загадочно исчезнувшего по пути следования в город).
За золотом тащили на носилках несгораемые ящики с кредитными билетами.
К рукам добропорядочного социалиста-революционера Мстислава Леопольдовича «прилипло» не так уж много, как потихоньку позже установили управляющие банками: всего пуд золота, двадцать фунтов серебра (один слиток) и николаевскими пятьсот тысяч. Все было подсчитано точно – тютелька в тютельку. Но красные, оказывается, не
На автомобилях в сопровождении конных казаков ценности увезли покуда в Русско-Азиатский банк.
Экипажи разъехались.
Поручик Ухоздвигов удесятерил ухаживание за Евдокией Елизаровной. Сам-то он незаконнорожденный, без наследства и капитала! (Правда, ему передал свою долю Кирилл Иннокентьевич). Но сегодня он надышаться не мог Дунюшкой. Иллюзии. Грезы. Золотые сказки!..
– Мы уедем в Париж, Гавря, – млеет Дуня.
– Теперь у нас золотые крылья, можем и улететь.
– Ты ведь любишь меня?
– Разве я не доказал тебе свою любовь? Я тебе говорил: в тайге у папаши запрятано тридцать шесть пудов золота. Мне совершенно точно известно, что проводник отца, Имурташка, живой и скрывается где-то в инородческих улусах или аалах, как их там. А раз меня отсылают в Минусинский гарнизон – разве я упущу возможность найти Имурташку? Я его из-под земли вытащу!
– Тридцать шесть пудов! – ахнула Дуня. – А братья? Обожмут, как с наследством.
– Если я найду Имурташку или брата его, Мурташку, все золото будет мое. Надо успеть.
– Боюсь я туда ехать. Маменька с горбуньей живо вцепятся. Еще тогда грозились лишить наследства.
– Пусть попробуют! Ты законная наследница. Мы еще…
Подошли двое казаков.
– Просим, господин офицер, покинуть пристань.
– Что это значит?
– Приказано всех выдворить. Вон есаул Потылицын, можете обратиться к нему. Ежли дозволит…
– Пойдем, Гавря!
При одном упоминании об есауле Дуню прохватывала дрожь…
VI
Синий текучий вечер. Ни звезд, ни луны.
Чарующий вечер в городском саду.
Духовой оркестр играет вальс «Амурские волны».
Нарядная, духмяная публика веселится с небывалым упоением.
Дуня танцевала с поручиком Ухоздвиговым, выгибаясь в его руках, и видела над собой звездную бездну неба.
Никогда еще поручик Ухоздвигов не ощущал в себе такого подъема духа. Дуня ему и в самом деле нравилась. Она такая подвижная, красивая, ну девочка просто. Даже не поверишь, что хлебнула горького на позициях и в прочих мерзостных местах, про которые Гавриил Иннокентьевич хотел бы начисто забыть, да никак не может: сколько рук ласкали вот это ее гибкое и красивое тело!..
Кругом кружатся в вальсе господа офицеры – молоденькие прапоры, пожилые штабсы и капитаны с дамами, барышнями, гимназисточками. Один из офицеров таращился на поручика Ухоздвигова с явно выраженным намерением побить ему морду.
– Уйдем в аллею, – шепнул Дуне Ухоздвигов, трижды перехватив свирепый его взгляд.
– Мне так хорошо, Гавря! Я еще никогда не была так счастлива!..
– Здесь может быть драка. Офицеры вдрызг пьяны.
И, как бы в подтверждение
слов поручика, хлопнул выстрел. Кто-то за площадкой заорал во все горло: «Аааа! Аааа!»Тесня друг друга, публика повалила решетчатую ограду площадки. Ухоздвигова с Дуней волною выкинуло в кусты. Рев, гвалт, визг, выстрелы из пистолетов.
– Боженька! С ума сошли!
Ухоздвигов тащил Дуню в глубь леса. Скорее, скорее! Подальше от пьяной орды. Черт знает, что они могут натворить! Перепуганные горожане что есть духу бежали вон из сада. В воротах образовалась пробка. Жулики-мазурики, пользуясь моментом, чистили карманы, ридикюли, срывали кольца и серьги у дам прямо на глазах очумевшей публики. Некоторые модницы выскакивали на Ново-Базарную площадь, облегченные до последней возможности.
Ухоздвигов с Дуней притихли в зарослях. Пряно пахло помятым смородяжником. Дуня жалась к своему кавалеру, бормоча:
– Мне страшно, Гавря!
Кто-то за кем-то гнался – трещали кусты. «Стой, гад! Стой! Стреляю!» – и выстрелы, выстрелы. Истошно визжали женщины. Орали пьяные офицеры. Послышался конский топот – примчались казаки особого эскадрона. Свистки. Окрики.
– Раааззойдись!
– Убивство! Убивство!
– Пооомооогитеэээ!
– Рааазззооойдись!
Кого-то потчуют плетями. Гонят, гонят прочь из сада. Город объявлен на военном положении – живо, живо по домам!
Подобрали раненых. Очистили аллеи сада. Наступила та благословенная тишина, как это бывало на позициях после жаркого боя. Дуня вспомнила окопы, сколько она натерпелась страха на войне! И теперь была рада-радехонька, что в живых осталась и встретила свой «последний огарышек судьбы» – Гавриила Иннокентьевича Ухоздвигова.
Железные ворота с калиткою были замкнуты. Ухоздвигов нашел сторожа, и тот выпустил их. Шли через площадь, мимо высокого заплота рынка к собору, а потом на Благовещенскую. Возле гостиницы слышались крики пьяных. Дуня сказала, что лучше пройти по Всесвятской, а там темными оградами пробраться во двор гостиницы. Но поручик не послушался: чего особенного, пойдем через парадный!
В ресторане «Метрополь» гремела музыка – гуляли воители Дальчевского. У подъезда гостиницы пьяные офицеры потряхивали хозяина ресторана и гостиницы тучного Дегтярева.
– Предоставь девиц, рыло! – слышался рычащий голос.
– Господа! Господа!
– Или мы разнесем всю твою богадельню в пух-прах.
– Господа! Господа! Откуда взять девиц?
– Пойдем по номерам!
– Господа! У меня проживают семейные. Эти же гостиница, не заведение!
Дуня потянула поручика обратно, но было уже поздно: пьяная рожа нацелилась на нее.
– Друзья! Там вон офицер с индюшкой, – крикнул он своим товарищам, и те пошли им навстречу.
– Гавря, бежим!
– Тихо! Ничего страшного.
Двое офицеров в расстегнутых кителях, пригнув головы, преградили путь.
– С кем имеем честь?
– Поручик Ухоздвигов. Что угодно, господа офицеры?
– Какой части?
– Что угодно, господа?
– Какой части, спрашиваю! Я штабс-капитан Моралев. Ну-с, а вы кто?
– Да чего с ним разговаривать?! Сразу видно, что тыловая крыса!