Конь Рыжий
Шрифт:
– Господин Мезин, что вы говорили мне? Подтвердите! – потребовал Лаппо.
– Я вам говорил, господин прокурор, совершилось вопиющее преступление, – бормотал Мезин, косясь на Ляпунова.
– Именно – вопиющее!
– Большевики пытались совершить побег на Ново-Базарной площади, – закончил Мезин, сообразив, наконец, что к чему. Против ветра – не надуешься!
Лаппо захлебнулся:
– Па-азвольте! Ничего подобного я от вас не слышал!
– Помилуйте, господин прокурор! Именно это я и хотел вам сообщить.
– Ах, вот оно что! Хотели сообщить, но почему-то не сообщили! Как вас надо понимать?
– Вы не успели меня выслушать.
– Любезно!
– Мне это неизвестно, – отчеканил Потылицын. – По-видимому, они все еще сопротивляются.
– Кто сопротивляется?!
– Арестанты, господин прокурор. Требуют освободить их немедленно и вернуть им власть. Если вы хотите это сделать – пожалуйста!
Прокурор поутих.
– Хорунжий! – оглянулся Ляпунов. – Предупредите всех офицеров и казаков: не разъезжаться до особого распоряжения.
– Есть предупредить!
Мезин заметил посторонних людей у северо-восточного угла тюремной стены. Что это за люди?
– А это, надо думать, из тех, которые поджидали большевиков, если бы им удалось бежать. Вот вам, господин прокурор, полюбопытствуйте! Как с ними поступить?
– Задержать! – ответил Лаппо.
Потылицын отослал трех казаков арестовать подозрительных и тут же успел шепнуть Коростылеву: «Метись к стене и сию минуту унеси ко всем чертям труп! Головой поплатишься! Живо!»
Вскоре к прокурору Лаппо с Мезиным и Ляпунову подогнали задержанных – двух женщин и мужчину.
Кто такие? Откуда? Юзеф Стромский? Ссыльнопоселенец? Профессор из Варшавы? Большевик? Как так не большевик! Выясним, господин Стромский. А вы, дамы? Марина Стромская? Сестра профессора? Великолепно! А вы, как вас?
Дуня не успела ответить, опередил Потылицын:
– Эта та самая Евдокия Юскова, господин прокурор, которую я арестовывал 18 июня на вокзале. Я еще тогда сказал: она связана с Боровиковым – чрезвычайным комиссаром Совнаркома! Только что перед вашим приездом от ворот тюрьмы Боровиков кинулся в побег. Казаки догнали его и успели прикончить. А вот и сами господа пожаловали, которые должны были укрыть Боровикова, да опоздали.
Ни пан Юзеф Стромский с пани Мариной, ни даже Дуня, которая никогда не терялась в трудные моменты жизни, – никто из них слова не успел промолвить в свое оправдание, как прокурор коротко рявкнул:
– Водворить в тюрьму!
– Есть! – подтянулся Потылицын.
У Дуни мороз пошел по спине – вот уж влипла так влипла!
XI
Дуню со всей ее компанией не сразу занесло к стене тюрьмы.
Выбравшись из гостиницы на Всесвятскую, они услышали истошные вопли истязуемых где-то возле Качи. Побежали туда.
Чуть выше моста, слева, вверх по течению реки, у мельницы Абалакова, трое конных топтали и избивали кого-то.
– О, каты, бог мой, каты! – взмолилась пани Марина. – Может, там Евгения!..
Ни в одной из бревенчатых избушек, втиснутых в болото возле речки, не было огней, ни одного окна, открытого на Качу, – все под ставнями с железными накладками. Надрывая глотки, выли и лаяли собаки.
Не доходя до мельницы, услышали сдавленный стон. Казаков и след простыл.
На взгорье, у бревенчатого амбара, лежала женщина – навзничь, руки и ноги вытянуты вдоль тела, в гимнастерке, шароварах и серых чулках. Стромский разглядел каждую черточку на ее лице. Чуть вздернутый нос, глаза открытые, серые; маленькие уши в крови
и грязи – правое рассечено; высокая шея и оголенное плечо – на плече две рубленые раны; волосы русые, чуть вьющиеся, стриженые – слиплись. Она была молодая. Не Евгения. Нет! Но он узнал эту женщину – это была Ада Павловна Лебедева, большевичка. Стромский встречался с нею в казармах польских легионеров.– Ма-ама! Пи-ить, – тихо, очень тихо в беспамятстве просила Лебедева.
Стромский в пригоршнях принес воды, но она и глотка не выпила.
Дуня нашла еще одного раненого, брошенного в Качу. Правая нога согнута в колене, левая в воде. Руки сложены на груди. В рубашке защитного цвета, в кальсонах, босой, весь в крови. Подбородок и правое ухо отсечены.
Дуня с Мариной испуганно отступили: человек все еще был жив! Он стонал трудно, прибулькивая, взахлеб.
Шагах в десяти от него, за сваями, лежал еще один мужчина – ничком, босой, правая рука откинута, кулак сжат; левая со сжатым кулаком – под подбородком; в грязной рубахе и окровавленных шароварах коричневого цвета. На голове две рубленые раны; третья – пулевая, с затылка в лоб навылет; и на спине две пулевых, а шашечных не считали – весь исколот.
Откуда-то появился милиционер.
– Кто такие? Почему здесь? Жителям запрещено разгуливать! Комендантский час – не знаете?!
– А, милиционер! – подступил к нему Стромский. – Где вы были, когда казаки рубили шашками вот эти жертвы?!
– Жертвы? Казаки, говорите?! Спокойно, граждане, – струхнул милиционер. Чего доброго, эти трое прибьют его здесь. – Разберемся! Я мигом. Не трогайте убитых!
И убежал.
– Подлец! – кинул ему вслед Стромский. – Теперь его не дождешься. Надо самим дать знать в больницу – может, еще спасут этого?.. Мы должны всем рассказать, что здесь увидели…
От тюрьмы все еще неслись крики избиваемых. И там, быть может, еще жива Евгения, и найдутся люди, которым можно сказать про весь этот ужас, что они увидели здесь, на Каче!
Побежали к тюрьме. И у северо-восточной стены натолкнулись еще на одно тело, изрубленное шашками. Дуня опознала – Тимофей Прокопьевич Боровиков…
Тут и взяли их казаки…
XII
Хитрость на хитрость метала; глазами в глаза смотрели, а говорили совсем не о том, что думали.
Ляпунов отчитывал хорунжего Лебедя.
– Ах, как это нехорошо! Возмутительно, голубчик. Я же вас оставил, понадеялся, а произошел этакий непредвиденный конфуз! Вы понимаете, чем это нам грозит?
– Само собой.
– Оставьте это свое «само собой»! Кого выхватили?
– Про то ничего сказать не могу.
– Вы же при колонне были?
– Сзади ехал. В арьергарде, стал быть.
– Ну, знаете ли! «В арьергарде»! Нет, с вами невозможно говорить. Ну, влипли! Надо же, а? И Потылицын с Мезиным. Шкуру бы с них спустить.
«Эге! Спустите шкуру, как же! Не совместный ли сговор был у вас, господа пригожие?»
– А там еще кто едет? Сам Прутов! – враз поутих Ляпунов. – Ну вот что, Ной Васильевич. Будем держаться плечом к плечу. Этот с бородкой играет в демократию. Понимаете? И мой Троицкий с ним! Ну, попович еще покажет себя!..
А через минуту разлюбезно улыбался министру Прутову.
Ох, хо! Чистые бандиты. Как высшие, так и низшие.
Прутов орал до хрипоты в глотке – такие, рассякие! Черносотенцы! Он, министр, сию минуту поставит обо всем происшедшем в известность Гришина-Алмазова! Всех, всех вас до единого гнать надо из армии!..