Конь Рыжий

У Дуни за плечами будто золотые крылья выросли – она же миллионщица!..

XII

После сдачи золота Дуня распрощалась с Тимофеем.

Разошлись, как будто и не ехали вместе – случайные попутчики…

Дуня шла деревянным тротуаром по Большой улице, разглядывая знакомый до мельчайших подробностей Красноярск, как вдруг остановил ее человек в поношенном пальто, узколицый, ничем не примечательный.

Приподняв шапку над головой, незнакомец учтиво сказал:

– Прошу прощения, мадемуазель. Не сочтите за дерзость…

У Дуни хищно сузились ноздри – кто-то из ее бывших клиентов! Еще чего не хватало в такой день, когда за ее плечами только что начали отрастать золотые крылышки.

– Вы меня не узнаете?

Дуня зло фыркнула:

– Представьте, мил-сдарь, не узнаю. И не имела чести знать!

Незнакомец посутулился, но робко дополнил:

– А я вас готовил, простите, в подготовительный класс гимназии. Поручик Гавриил Иннокентьевич Ухоздвигов, сын покойного Иннокентия Евменыча, сокомпанейца вашего папаши. Горный инженер и, к великому сожалению, никому теперь не нужный, – представился Ухоздвигов.

Дуня моментально сообразила: этот человек – горный инженер. Значит, он нужен ей, как хлеб насущный!

– Простите, пожалуйста, Гавриил Иннокентьевич, – извинилась. – Я очень рада встрече!

– Неужели?

– Конечно рада! Хочу спросить: прииски и рудники не национализированы?

– Ни в коем случае! – взбодрился горный инженер. – Местные власти учинили некоторый произвол, и добыча золота скатилась к нулю. Но получен строжайший нагоняй Совнаркома. Советам нужно золото, золото! А его можно взять при действующих приисках и рудниках. А действовать они могут только при умелом руководстве! Иначе золото останется в недрах. Драги бездействуют, гидравлика парализована. Рудничные комитеты разогнали мастеров и техников, бойкотируя бывших владельцев, и полностью парализовали добычу золота. Вернее, приток золота в Государственный банк! Я именно этим вопросом занимаюсь при специальной комиссии губернского Совета у товарища Дубровинского. Ну, а поскольку я в некотором роде наследник погибшего папаши, меня назначили главным администратором компании. Послан от губернского Совета вызов вашему отцу – без него нельзя начать работы. Он же сокомпанеец. Главный!

У Дуни сердце екнуло от такой новости. Надо же! А в глазах – бесики, бесики. Выпалила, как из ружья:

– Нету главного, в могиле черти жрут! И третьего сокомпанейца Кондратия Урвана уже, наверно, доедают.

– Н-не п-понимаю, – запнулся ошарашенный Ухоздвигов.

– Чего тут не понять? Папашу шлепнули, как бандита, а того Урвана… еще двумя пулями прошили, как он того заслужил!

– Это все меняет! Решительно все меняет! – пробормотал поручик.

– Что меняет! – вцепилась Дуня. – Я наследница капиталов папаши и Урвана.

У инженера рот распахнулся от столь ошеломляющей вести: перед ним наследница капиталов Елизара Елизаровича – «жми-дави Юскова» и Урвана.

– Прошу прощения…

– Какое «прощение»! Спасибо за радостное известие! – У Дуни, казалось, крылья подросли на три аршина каждый. – Вот уж не чаяла, боженька! Аж в зобу дыханье сперло!

Горный инженер только хлопал глазами.

– Вы где остановились?

– В частной гостинице, на Узенькой.

– К лешему Узенькую! – разошлась Дуня. – Переходите ко мне в номер «Метрополя» – не раздеремся, может. Мы же, получается, сокомпанейцы!

– Но я… видите ли… вы же помните… незаконнорожденный.

– Вот еще мне! Есть о чем печалиться! – выпалила Дуня. – Возьмите меня под руку, кавалер, проводите к гостинице. – И, чтоб враз разрешить все существенные вопросы, спросила: – Вы женаты?

– Н-не успел. Я же взят был… вернее, добровольцем ушел на фронт после университета. Взыграл дурацкий патриотизм.

– С дуростью пора кончать. А братья ваши где?

– Старший, Иннокентий Иннокентьевич, полковник, арестован в Омске, сидит в тюрьме за участие в мятеже атамана Анненкова. Сотник Андрей Иннокентьевич сейчас неизвестно, где скрывается.

– А этот, которого я встречала в Гатчине…

– Вы о ком, собственно?

– О вашем третьем брате, о ком же! Законном.

– Что-то я… извините… не совсем понимаю, Евдокия Елизаровна, простите.

– Вот еще! Брат своих братьев не помнит. А Кирилл Иннокентьевич Ухоздвигов?

– Ах, вот вы о ком! – промямлил поручик Ухоздвигов. – Тут, извините, что-то темное. Сейчас он сидит здесь в тюрьме – нелегально приезжал к красноярскому подпольному союзу, и на тайном совещании арестован с офицерами. Я его лично не встречал. Слышал от отца, что он родился от первого брака. Но Кириллу в четырехлетнем возрасте усыновил какой-то барон фон Таубе, женатый на сестре его умершей матери. Кажется, этот немец имел завод в Златоусте. Ну, вскоре они уехали в Берлин, и на том связь оборвалась. Старший брат бывал в этом семействе, рассказывал, что Кирилл закончил какую-то академию, работал во Франции, а потом вернулся в Россию, был в Белой Елани. Но отец его выгнал и в завещании особо оговорил, что он лишает его прав наследства.

– Интересно! – раздумчиво проговорила Дуня. – А он мне сказал, что с марта по май прошлого года находился в Красноярске и женился на какой-то дочери капитана. Врал?

– Не врал. Он действительно женат на дочери капитана Шубина, учительнице. Но с братьями не встречался. Я вам говорю: тут что-то не совсем ясное!

– Ну и лешак с ним! – с маху покончила Дуня с туманным прошлым Кириллы Иннокентьевича. Главное – начать дело, не допустить к наследству ни маменьку, ни убогую горбунью – сестру с ее мужем Иваном Валявиным.

На другой день в гостиницу к Дуне пожаловал офицер, знающий ее как члена «тайного союза» по Северо-Западному фронту. Пригласил вместе с Ухоздвиговым на тайную явку. И кого же встретила там Дуня? Полковника Мстислава Леопольдовича Дальчевского!

Золотые сказки отодвинулись в туманную даль: Дуня должна срочно выехать с господами офицерами по особо важному делу в Челябинск…

Минуло всего полтора месяца после разминки Дуни с Ноем. А сколько разного наслоилось. Дуня и думать забыла о нем: со злом вырвала из памяти, как пуговку от платья. И вдруг он напомнил о себе. Да так, что Дуню в холодный пот кинуло: не появилось того, чего она ждала, женского. Высчитала по дням: Конь Рыжий облагодетельствовал! А ведь она давно забыла про эти самые «женские дела». Думала, никогда уже не способна стать матерью. Вот еще не было печали!.. А перед глазами Ной, Ной, Ной! Его прищурый добрый взгляд осуждает, прохватывает до печенки!..

ЗАВЯЗЬ ДЕВЯТАЯ

I

Ной отдыхал – отсыпался и отъедался после Гатчины и поездки в Белую Елань, где он сумел убедить атаманов казачьих станиц тихо и мирно разъехаться по станицам, чтоб не сполоснуть уезд кровушкой.

Казаков пошерстили-таки красногвардейцы Минусинского военного гарнизона под командованием хорунжего Мариева. Отряд Мариева занял Таштып; сперва арестовали поголовно всех мятежников, разоружили, большинство отпустили с миром, а пятнадцать особо злющих, как Никиту Никулина, его брата урядника Синяева вместе с атаманом Василием Васильевичем Лебедем, спровадили в минусинскую тюрьму.

Пришлось Ною сесть в седло и лететь в город. Встретился лично с председателем уездного Совета неким Тарелкиным, эсером, скользким и хитрым, который наговорил ему с три короба про мировую революцию, а потом как бы мимоходом обмолвился:

– Арест полезен казакам, товарищ Лебедь, – и так-то хитро сощурился. – Если уж они шли на уезд, с чего же вдруг разбежались по станицам, как зайцы по кустам? Это же не казаки, а, извините, сволочи. Держать бы их в тюрьме до нового светопреставления. Впрочем, коль вы ходатайствуете, все будут освобождены.