Конь Рыжий

– Россия – не Сибирь безлюдная. Там и до пяти миллионов созовут в армию под красные знамена революции. Она ведь для них, как манна небесная. Натерпелись рабочие и бедные крестьяне от буржуев и жандармов с казаками!

Батюшке Лебедю показалось, что с ним говорит не их благородие, а самый что ни на есть краснющий большевик; даже в голове теплота не в ту сторону.

– «Боже, царя храни пел? «– вдруг спросил Ной. – Ну дак в Красной Армии поют «Интернационал». Слова в нем есть такие: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!..» И еще такие: «Весь мир насилья мы разрушим». Вот и подумай, как одолеть большевиков, ежли за них весь трудовой люд? Они же, как дрожжи подняли все тесто в квашне России, а так и по всему миру шумнуло!

– Утопчут тесто! Утопчут, – не очень уверенно ответил батюшка Лебедь и спросил: – Это что ж, такие вот разговоры ведут промеж себя на тайных сходках офицеры?

Ной чуть подумал:

– Промеж нас казаков не бывает, а так и серой суконки. Для вас – стребительные побоища, для высших офицеров – тактика, стратегия и высшая политика. А при таком складе на супротивника не волками взглядывают, а с полным пониманием тактики: как и что? Или в атаку поведу я полк, не изучив противника, а также местность?

Чуб у атамана поник.

– Выходит, надежды нету вымести большевиков из России?

– Смешно! Буржуи или капиталисты работать будут у станков на заводах и фабриках? Углекопами в шахтах? Или за плугами ходить?

– Дык восстанья же! Повсеместно хлещут!

– Ну дак что! После тумана земля в другом складе виднеется. То и восстания. Офицеры с помощью чехов почали, а как будет дальше, одному богу известно! – И помолчав, с огорчением сказал: – Беда у нас в главном. Программы не имеем.

– Какой программы?

– Как вот у большевиков. Это ведь они затвердили на весь мир: земля – крестьянам; фабрики и заводы – рабочим; народу трудовому – свобода; буржуям и дармоедам – пинок в зад! А мы что можем обещать? Буржуев и капиталистов вернуть – только и всего. Говорунов еще от всяких серых партий. Более ничего не имеем. Вот в чем у нас полнейшая чересполосица!

Батюшка Лебедь погнулся на лавке, призадумался. А в самом деле, что они, белые, дадут народу?

– А ежли самим нам перехватить у большевиков, чтоб земли всем мужикам и казакам без всякого возмездия и налогов, а фабрики те – мазутчикам?

– Ну, батяня!

– А што? За такое дело все подымутся. А-апределенно!

– Это и прозывается большевицтвом! Смыслишь? И ежели брякнешь где при офицере этакое – не помилуют. Твое дело призывать казаков на восстание, чтоб вернуть буржуазию, всех капиталистов, а так и говорунов, у которых язык на все стороны болтается. Чехи почали и – уйдут потом. После них, должно, припожалуют из-за Урала красные. Офицерье высшее, само собой, покатится к Тихому океану во Владивосток, а там на корабли с награбленным добром, и – поминай как звали! Ну, а вы тут царапаться будете, расхлебывать заваруху.

– Эв-ва ка-ак! Ну, а ты куда метишь?

– Не «закудыкивай», батяня! Известно, в какую сторону двинусь, за офицерами!

– Дык што же мне делать, скажи?! – И борода старого Лебедя задралась вверх.

– Мозгами ворочать надо! А более ничего не добавлю. Самому тошно!

Разошлись по своим постелям, как не сходились. Батюшка Лебедь подвинул супругу на деревянной кровати, ворча, улегся, тяжко вздыхая. Ну сынок! Эв-ван в каком он тайном «союзе» состоит! Чтоб им всем подохнуть, гадам! Сами же восстание сготовили, подтолкнут к побоищу, а потом, как не выгорит, удуют в заморские страны с награбленным добром! И Ной за ними, стервец. Не булки бы тебе, обжора, из отсевной муки, а камни напихать в кули, штоб ты ими подавился! То-то не скобленула его ни одна пуля на позиции – на тайных советах заседал с офицерьем и генералами, а казаки головы сложили, и в том числе старший сын Василий!..

II

Трудное дело – мозгами ворочать, – а надо, надо, чтоб собственную голову не потерять. Минуло еще два дня без происшествий, и вдруг среди ночи снова раздался стук в окно.

– О, господи! – тяжко ворчнул отец. – Еще хтой-то, кажись, примчался.

Хотел поднять Анастасию Евстигнеевну, но ведь она же через него перелазить будет, пыхтеть да сопеть; сам вышел в куть.

– Хто там? – окликнул батюшка Лебедь, выглянув в улицу. Ага! На коне кто-то, а дождина так-то поливает, ну как из ведра! Небо лопнуло, что ли? Неделю льет.

– Атамана! Живо!

– А, штоб вам всем скопытиться! – выругался батюшка Лебедь и, накинув мокрый шабур на голову, пошел из избы. Приоткрыл калитку, спросил:

– Чаво ишшо?

– Атаман?

– Нету таперь атамана. Станичный Совет имеется.

– Што-о-о! – рыкнуло фистулой чье-то горло, и на коне к калитке. – Фамилия?

– Лебедь.

– Василий Васильевич?

– Ну и што?

– Кэ-эк рэ-эзгэ-ва-ариваешь?!

Эге! Не иначе, из офицеров. Капюшон дождевика на голове, а из-под полы выглядывает низ шашки, карабин за плечом стволом вниз.

– Распустились, сволочи! Большевиков обнюхиваете? Мы вам по-окажэ-эм! Сва-абоды вам захотелось? Па-алучитэ-э! Передашь пакет хорунжему Лебедю.

Быстро протянул атаману что-то белое. Атаман принял пакет, успевший намокнуть.

– А казаков, атаман, мы еще тряхнем! Мы им покажэ-эм! А ты моли бога, што у тебя сын в героях!

Вздыбил коня и ускакал в темень непогодья, только копыта зашлепали по грязи.

Батюшка Лебедь выпустил заряд матерков на всю ограду и, усмиряя злой дух, вернулся в дом. Сын успел вздуть огонь, оделся, поджидал.

– Хто еще приезжал?

– Из вашей головки сволота какая-то! – туго провернул батюшка и сунул сыну пакет. Тот вскрыл его и прочитал у лампы:

«Г. X. Л.

Немедленно явитесь указанный пункт. Пароход отойдет шестнадцатого. Немедленно!

А. Е. К. В. Б.»

– Ну, што там? – не терпелось узнать старому Лебедю.

Сын сунул ему записку:

– Можешь прочитать, а потом сожгу.

Батюшка Лебедь прочитал.

– А што обозначают буквы, не скажешь?

Ной взял серянки со стола, подошел к русской печи, поджег записку (догадался: записка Селестины Ивановны, как и условились), подождал, покуда не сгорела, ответил:

– Скажу, да только ты от меня ничего не слышал! Первые буквы: «Господин хорунжий Лебедь», а последние: «Атаман Енисейского казачьего войска Болотов».

– Эв-ва! А Сотников как же?

– В министры сготавливаем, – отчаянно врал Ной.

– Сопливый из него министр будет! С одним дивизионом управиться не мог.

– Батяня! – И в голосе сына зазвучала колокольная медь. – За такие слова на наших доблестных белых министров мы ставить будем кажинного к стенке без промедления! Мы – не большевики, не запамятуй. И про свободу – ни гу-гу! Это вы на Ленина несли всякое – большевики дюжили. А у нас другого склада будет разговор.