Конан и призраки прошлого

— Ну вот что, приятель. Я точно знаю, что в твоем балагане один ублюдок мечтает направить свою стрелу не в небо, а в грудь нашего короля. И кажется, я даже понял, кто это.

— Что ты мелешь? — пораженно отшатнулся Леонсо. — Мои лицедеи — парни простые. Какое им дело до вашего короля? Они его и в глаза никогда не видали!

— Я знаю, что говорю!

— Врешь, собака!

— Дурень, ты послушай… А, что с тобой толковать! Запомни одно — если стрела ублюдка вонзится в грудь нашего короля — тебя повесят вместе с ним! Теперь я тебя убедил?

— Нет! — твердо сказал Леонсо, повернулся и пошел обратно.

Странные слова Гельде — кто же он такой на самом деле? — поразили его до глубины души. Он и на миг не сомневался, что краснолицый говорил правду. Присев за дверью кабака, Леонсо подпер голову рукой и принялся размышлять. Он перебирал в уме всех своих парней, но никак не мог указать на кого-то одного — убийца. Нет! Все они временами бывают глупыми, смешными, злыми и даже подлыми, но… Вся натура Леонсо восставала против обвинения кого бы то ни было в злодейском убийстве. Он понимал, когда люди гибли на поле боя — жизнь есть жизнь, и бой есть бой, — но когда некто брал на себя право бога распоряжаться жизнью, да еще чужой жизнью — этого он понять не мог.

— Леонсо… Где ты? Леонсо…

Знакомый голос… Хозяин балагана поднял голову, силясь разглядеть в ночной мгле человека; тихие, осторожные шаги приблизились, затем снова отдалились…

— Леонсо… — вдруг прошептал кто-то совсем рядом. — Где ты?

Он узнал наконец этот голос. Облегченно вздохнув, он кивнул невидимке и хрипло ответил:

— Я здесь. Иди сюда, помоги мне встать…

Леонсо не ощутил удара. Он лишь почувствовал, как в груди поднимается горячая, обжигающая волна… Потом рот его наполнился соленой влагой, а в глазах вспыхнули яркие красные огоньки… Он удивленно прошептал имя убийцы пересохшими в одно мгновение губами и вдруг внутри его словно что-то разорвалось… Леонсо качнулся, закатив глаза, и повалился на грязный пол, прямо в собачью лужу… В тот же миг с неба упала яркая серебряная звезда — он мелко задрожал, словно услышав в тишине звенящий ее полет — и умер.

* * *

Этей едва дождался, когда сухопарый, с редкой козлиной бородкой блонд закончит задавать им свои ублюдочные вопросы. Он смотрел на лицедеев с нескрываемым презрением, и стрелку безумно хотелось направить лезвие своего верного клинка в его тощую шею. И он, может быть, не сумел бы сдержаться, да только кинжал его остался в груди Леонсо… Леонсо… Жаль, что пришлось отправить его на Серые Равнины… Немало дорог прошли они вместе… Но краснорожая скотина наверняка поведала ему нечто такое, отчего великолепный план мести мог сорваться, а сам стрелок оказался бы в руках палача. Этей сразу понял, что этот парень Гельде не только хозяин здешнего балагана, но и — он готов был поклясться бровями Эрлика — доноситель, то есть слуга грязного варвара, что уже заслуживало смерти!

Он тихо засмеялся, припомнив, как забулькал и захрипел краснолицый, когда кинжал Этея быстро и плавно перерезал ему горло. Он мгновенно оказался по щиколотки в крови. А на руках стрелка, на одежде — ничего, ни одного пятнышка! Этому трюку он научился у Пантедра, зуагирского недоумка, который обожал смотреть на кровь, но не выносил ее на себе.

Колени Этея вдруг ослабли; он криво ухмыльнулся дрожащими губами, вцепился пальцами в икры и начал с силой массировать их, надеясь, что судорога отступит. И на сей раз у него получилось. Видимо, два убийства подряд всетаки принесли ему силы, как то бывало и прежде. Откинувшись на грязный ворох соломы, лежащей на дне повозки, он тщательно облизал губы твердым языком, с удовлетворением отмечая, что и дрожь, подобно судороге, отходит, и глубоко вздохнул. Надо спать. На рассвете — а до этого времени осталось совсем чуть — всю братию вызвали в кабинет блонда, где сухопарая крыса снова задаст им свои ублюдочные вопросы, а угрюмые стражники будут вожделенно ждать подходящего момента, чтобы врезать сапогом по заду поганому шуту.

Но и это можно стерпеть, если месть осуществится, если киммериец со стрелой в груди уйдет наконец на Серые Равнины… Этей даже вспотел, представив себе такую великолепную картину — Митрадес, кругом толпа (вонючие свиньи, чтоб их всех к Нергалу в пасть), крики, смех, песни… И вот стрелки из балаганов поднимают к небу свои луки… разноцветные ленты, привязанные к стрелам, трепещут, щекочут лицо… Толпа в ожидании зрелища замирает и… «О, Митра! О, великий и светлый… („и Эрлик тоже!“ — торопливо добавил Этей) Неужели не позволено будет мне испытать подобного восторга?» Он до боли закусил губу, чувствуя, как из глаз потекла влага и, не в силах сдержаться, всхлипнул.

— Не надо… Мягкая рука провела вдруг ласково по его мокрой от слез щеке. Велина! Смешная девчонка… Она решила, что он горюет о Леонсо!

— Не надо, слышишь? Его уже нельзя вернуть. Я думаю, так хотел Митра… Хотя… Я сама бы загрызла того, кто это сделал!

— Наверняка, какой-нибудь бродяга, — отозвался Этей слабым голосом, безумно веселясь в душе. — Их тут столько шатается… Хотят поживиться на Митрадесе…

— Как и мы…

— Как и мы, — равнодушно согласился он.

Велина вытянула из кучи длинную соломину и сунула ее в рот. Задумчиво уставясь в самое ухо стрелку, она помолчала немного, потом тихо и странно произнесла:

— А вдруг это кто-то из нас?

— Да ты что? — возмутился Этей. — Кому нужно? Леонсо был строгий, но справедливый хозяин. Его все любили… Нет, Велина. Мы псы и ублюдки, я знаю, но убийц среди нас нет!

Стрелок сказал последние слова так твердо, так уверенно, что на миг сердце его защемило от гордости за себя и своих собратьев; но со следующим же вздохом он осознал комичность этого чувства и чуть было не расхохотался; крепко зажав рот ладонью, он искоса посмотрел на молодую женщину. Вертикальная полоска света — от уличного фонаря — из прорехи в полотнище повозки тускло освещала ее простое, но милое лицо, на котором Этей прочитал отражение своего мимолетного ощущения: карие глаза ее блестели живой слезой, брови были чуть приподняты, а красивые губы сжаты. Сдерживая смех, он провел рукой по ее бедру, что по очереди ласкали все лицедеи их балагана — ему опять захотелось поиграть, и хотя сие, несомненно, могло сказаться весьма пагубно для него, он все же не утерпел.

— Велина, ты не помнишь, кто выходил из кабака следом за Леонсо?

— Когда его позвал этот… Гельде?

— Ну да.

— Мы все вместе вышли, почти сразу…

— А кто первый?

— Не помню… Кажется… Кажется, ты. А почему ты спрашиваешь? Ты начал сомневаться в…

— Нет-нет, просто я подумал… Может, кто-нибудь из нас видел убийцу? Он должен был быть где-то рядом…

— Ты не видел?

— Если бы…

Они снова замолчали, думая каждый о своем. Да, так оно и было на самом деле: только успел стрелок отойти на шаг от тела Леонсо, как на улицу вывалилась вся братия. Он едва не попался. Во всяком случае, Играт наверняка заметил странное выражение на его лице — их взгляды на мгновение пересеклись, и Этей увидел себя в зрачках ленивого… Блуждающая полуулыбка, дикий блеск в глазах… Он слишком возбудился. Видимо, сказалась болезнь, ослабившая его нервы. Раньше такого с ним не могло случиться… Но Играт — тупица, он явно ничего не понял. Спустя лишь вздох он споткнулся о ногу Леонсо, наклонился над ним и вдруг заверещал, да так пронзительно, что Этей едва не лишился чувств. Проклятый недоумок… Какого Нергала он прицепился к ним? Жил бы в своей дыре… Тьфу!

Стрелок забылся и так смачно, с сердцем, сплюнул в солому, что Велина вздрогнула и удивленно посмотрела на него.

— Жаль, я не видел его, — пояснил Этей. — Глотку бы перегрыз!

— И я. Но я все-таки не понимаю, зачем кому-то понадобилось убивать Леонсо и Гельде? Денег у них не взяли и… И они же только познакомились!

— Откуда у тебя такая уверенность? Ты знаешь Леонсо года два. А что он делал до того? Где был? С кем? Нет, Велина, вся эта история окутана тайной. И поверь мне, когда все разъяснится, ты будешь очень удивлена…

Он зря сказал эти слова. Велина широко раскрыла глаза и чуть отодвинулась.

— О чем ты? Я не понимаю…

— Вздор! — спохватился стрелок. — Ты знаешь, Велина, иногда я мелю, что попало. Не смотри на меня так, прошу… Лучше иди ко мне…

Этей протянул руки и привлек ее к себе. Велина не сопротивлялась. Простая душа ее, на долю мига угнетенная сомнением, сразу приняла оправдание мужчины; она приникла головой к его плечу и так застыла.

«Прости меня, Белит… Эта женщина тоже нуждается в ласке… как и я… Но когда она целует мои веки, я представляю, что это ты — прекрасная, словно сотворенная Митрой в блаженные мгновения вдохновенного труда — склонила надо мной голову, и ты шепчешь мне те простые слова любви, что известны и ремесленнику и королю, и крестьянину и нобилю, и честному и бесчестному, и добряку и корыстолюбцу…»