Концерт для баритона с оркестром

...Нас долго не отпускали со сцены. Мы на "бис" еще две вещи исполнили, потом все-таки дали занавес. Давуд Балаевич, по-моему, больше всех нас уставал от концертов, во время любого номера никуда из-за кулис не уходил, стоял и не сводил глаз с оркестра. Сегодня, как дали занавес, бросился всем пожимать руки: "Успех, это настоящий успех!"- Единственно, что его сейчас огорчало, это два незанятых места в первом ряду, не пришел его таинственный влиятельный приятель.

А у дверей стоят люди и дожидаются нашего выхода, у нас в Ялте много новых знакомых появилось. Некоторые на все концерты подряд приходили. Давуд Балаевич про них говорил, что это настоящие бескорыстные любители искусства. Сеймур, правда, тут же заметил, что их можно понять, на курорте от безделья и скуки никакого другого спасенья нет: или ресторан и прогулки по набережной, или же наша капелла, но никто на его слова не обратил внимания, в оркестре все знают, что он суеверный, боится, как бы нас не сглазили. Ребята все до одного ужасно довольны, я-то их понимаю, никогда еще дела наши не шли так хорошо!

Сеймур некоторое время шел рядом, а потом вполголоса спросил у меня:

– Слушай, может быть, мне послышалось, что ты сегодня немного форсировал верха?..

Мы переглянулись с Адилем, Сеймур зря говорить не станет, но, с другой стороны, я то почувствовал бы. Неприятно мне стало, просто жуть! Адиль ему говорит:

– По-моему, ты ошибаешься, голос шел совершенно свободно.

– Слава богу, - Сеймур отвечает, - но ты все-таки проверь, когда утром будешь распеваться. Ты сам как чувствуешь, не очень устаешь от концертов?

– Нет,- честно отвечаю.
– Ни капли не устаю.

– Это ты от суеверия все придумал?
– сердито сказал Адиль.

Сеймур захихикал, все-таки ужасно зловредный тип.

– Вот люди, - говорит.- И побеспокоиться о них нельзя.- Хотя кто его знает, может быть, он и впрямь беспокоится?
– Спокойной ночи!

Какая уж тут спокойная! Я как зашел в номер, сразу же бросился к роялю, начал квинты проигрывать. Тут же Давуд Балаевич голову в дверь просунул, смотрит удивленно: мол, с чего это я на ночь глядя распеваться вздумал. Но ничего не сказал, вошел, затворил за собой дверь, послушал немного, говорит:

– Прекрасно звучит голос! Ты сейчас в хорошей форме!

Тут я немного успокоился. Но не совсем. Я-то знаю, что это такое, голос сорвать, навсегда запомнил. У меня до сих пор и врага-то не было, которому можно было бы пожелать подобное удовольствие.

Тем временем Давуд Балаевич позвонил кому-то.

– Что ж ты, - говорит, - не пришел?
– Тут я сразу догадался, что он с Николаем Федоровичем, своим приятелем, разговаривает.
– Никаких извинений, все понял. Я бы очень хотел, чтобы ты до отъезда все-таки послушал ребят... Послезавтра мы в Доме творчества выступаем.
– Давуд Балаевич заулыбался. Правильно догадался, в шефском порядке, бесплатно. Для них это значения не имеет, выступят на полном пределе. Сам услышишь!

Глава IV

Я сидел, облокотившись о край стола, и наблюдал за тем, как тетя Мензер и помогавшая ей Валида готовили сладости к весеннему празднику. Приятно пахло корицей и мускатным орехом. Тетя Мензер черпала столовой ложкой из большой стеклянной вазы мелко растертый напополам с сахарным песком и пряностями миндаль и, запаковав эту божественную на вкус смесь в приготовленные заранее кружочки из сдобного теста, передавала Валиде, а та серебряными щипчиками с мелкой насечкой покрывала тугую овальную сферу будущего пирожка замысловатым узором. Вся комната была заполнена пряным ароматом корицы, ванили и муската.

Я терпеливо ожидал минуты, когда бы тетка и Ва-дида

вышли из комнаты.

– Валида-ханум, - сказала тетка, - помоги мне, пожалуйста, вынуть противень из духовки.

За это время, что они пробыли на кухне, я успел съесть, четыре столовые ложки миндаля с сахаром. Вернувшись, тетка молча отобрала у меня ложку, брезгливо держа ее двумя пальцами, отнесла на кухню, Щеки ее мгновенно покрылись розовыми пятнами.

– Ты никогда не станешь человеком, - сказала она.
– Хорошим человеком. Отправляйся в свою комнату!

Я пошел к себе в комнату.

– Представляю, -- сказала Валида-ханум, - представляю, что тебе приходится выносить!

Я делал вид, что старательно разучиваю заданный этюд, когда пришла Эльмира. Она была одета совсем по-весеннему, поверх платья только жакет. Представляю, как переглянулись ей вслед тетка и Валида, когда она проходила через гостиную.

– Ладно, ладно, - сказала Эльмира, - теперь я окончательно поверила, что ты занимаешься круглые сутки.

Как только она вошла, стало радостно и спокойно. Все-таки Эльмира ужасно хитрющая. Какую-то лапку притащила.

– Как, по-твоему, что в ней? Не знаешь?
– Эльмира развязала тесемки - в папке были ноты.
– Перестань морщиться! Да, это ноты. Бетховен... Кто это такой?

– Людвиг ван... Родился в... Германии родился.

– Верно, - сказала Эльвира. Она открыла обложку.
– Теперь посмотри, что он сочинил!

– "Соната".

– Ты удивительно проницательный, Ушки, - сказала Эльмира.
– Соната, так и есть. Осталось самое легкое, догадайся, для чего я ее несла сюда через весь город?

– Не знаю!
– я только глянул на первую страницу с четырехэтажными рядами нот, щедро окропленными бессчетными диезами и бемолями, и мне сразу же расхотелось о чем-то догадываться.

– Кажется, ты догадался, - сказала Эльмира, она принесла стул и поставила его рядом с роялем, потом взяла обе мои руки в свои, и, как всегда, это оказалось удивительно приятным.
– Ушки,-сказала Эльмира,--через два месяца начинаются каникулы. Ты же знаешь, что; в день окончания занятий все классы дадут концерты. Знаешь? А теперь скажи мне, что ты будешь играть?

– Этюд Гедике.

– Ты инвалид?
– ласково спросила Эльмира.
– Скажи, не скрывай?!. Тогда почему же ты должен играть Гедике? И вообще, почему в классе, где учится, кроме тебя, пятнадцать человек, ты должен считаться самым отстающим?

– Ничего подобного!
– возмущенно сказал я.
– Самые отстающие Васиф Мамедов и Гюля Алибейли!

– Возможно. Но и тебя, дружок, считают бесперспективным.

– Кто?!

– Педагоги. Поверь, я не придумала. Мальчик он неплохой, говорят, даже неглупый, но не очень способный!

Я почувствовал, что она говорит правду, и мне стало неприятно.

– А ты знаешь, что я на это ответила?.. Промолчала. Говорить-то пока нечего. Но у меня появился план.
– Она разложила на пюпитре ноты, села за рояль, сыграла сонату. Окончив, повернулась ко мне.

– Понравилось?

– Здорово!

– Ты эту сонату сыграешь на концерте! Что это с ней сегодня? Я засмеялся.

– Ты представляешь?
– мечтательным голосом сказала Эльмира.
– Ты выходишь во фраке... Ладно, фрак отменяется, - согласилась Эльмира после того, как я хихикнул.
– Все ждут. Ничего хорошего, конечно, не ждут. Все знают, что ты сейчас с грехом пополам сыграешь этюд Гедике, который ты зубришь уже два месяца... И вдруг ты подходишь к роялю, садишься и начинаешь.
– Она ударила по клавишам.
– Ты представляешь? Какое у всех будет лицо. У всех.
– Она неприметно кивнула на дверь в соседнюю комнату.