Концерт для колобка с оркестром

Козюлинский приют считался образцовым, но именно в нем и произошло ужасное несчастье.

Ольга Ивановна процарствовала несколько лет, а потом случилось то, чего так боялась старая повариха.

Кто-то из воспитанников, сняв с плиты чайник, забыл выключить конфорку. Пламя перекинулось на тряпку, и разгорелся огромный пожар. На беду, несчастье произошло около полуночи, большинство детей мирно спало в кроватях. Ольга Ивановна вместе с сотрудницами, а многие из них жили в расположенных рядом домах, пытались сначала своими силами справиться с огнем, потом все же вызвали пожарных, но не всех детей удалось спасти. Кто-то задохнулся в дыму, кто-то умер в больнице от ожогов.

– Вот такая трагедия случилась, – вздыхала Галина Николаевна, – я принимала детдом в ужасном состоянии.

– А что стало с этой Ольгой Ивановной, где она? – в нетерпении воскликнула я.

– Она пыталась покончить с собой, – объяснила Галина Николаевна, – но ее спасли, осудили, дали немного, уж не помню сколько, то ли год, то ли два, потом она вернулась назад в Козюлино и работает в библиотеке.

– В библиотеке?

– Ну да, в городской, книги выдает. Ей ведь запретили детьми заниматься по суду, а жить-то надо.

Наши ее кто жалел, кто осуждал, только давно дело было, забылось горе.

– Сколько же ей лет?

Галина Николаевна пожала плечами:

– Точно не скажу, однозначно меньше, чем мне.

Если она в семидесятых вуз закончила, то ей тогда стукнуло года двадцать два. Вот и считайте, молодая еще. Кстати, вы не первая про нее у меня расспрашиваете. До вас приезжала одна женщина, Яна…

– Вы помните ее имя?

– Странное дело, – хмыкнула Галина Николаевна, – что на завтрак ела, могу забыть! А что год назад происходило, помню в деталях. Именно Яна.

– Где библиотека находится? – подскочила я.

Назар ткнул рукой в сторону окна.

– А в двух шагах, на Ленина.

– Отвезешь меня?

– Пешком быстрей.

– Нет уж, доставь к месту, – упорно настаивала я, доставая кошелек.

– Пошли, Лизочек, – велел Назар.

В библиотеке стояла тишина и пахло пылью. За стойкой, где выдают книги, не было ни одной живой души. Я покашляла, сначала тихо, затем погромче, потом крикнула:

– Здравствуйте!

– Добрый день, – донеслось издалека, и из приоткрытой двери вышла женщина, довольно полная, с добродушным, круглым лицом.

– Записаться хотите? – поинтересовалась она. – Если наша прописка, то бесплатно, коли из другого места, залог оставить надо.

– Почему вы решили, что я хочу открыть абонемент, вдруг он у меня давно есть? – улыбнулась я.

– Ну, своих читателей я хорошо знаю, их не так уж и много! – ответила библиотекарша.

– Вы Ольга Ивановна?

– Нет, Елена Николаевна, Ольга Ивановна заболела, тяжело, наверное, не вернется на работу.

– Она в больнице?

– Нет, дома, из клиники ее выписали.

– Адрес не подскажете?

– Ленина, двадцать пять, – спокойно, не проявив никакого любопытства, сообщила Елена Николаевна и скрылась в служебном помещении.

Решив не сдаваться, я отправилась на улицу Ленина и нашла под номером двадцать пять частный дом, очень похожий на нашу избушку в Пырловке.

Дверь оказалась незапертой. Выкрикивая на все лады:

– Ольга Ивановна, вы где? – я прошла сквозь сени, кухню, коридор, большую комнату и оказалась в крохотной светелочке. Прямо у входа стояла железная кровать, а на ней лежал кто-то, укрытый цветастым одеялом. Я в растерянности застыла на пороге. Перина зашевелилась, из-под нее показалось маленькое, с кулачок, личико, похожее на мордочку старой обезьянки.

– Зачем вы кричите? – тихо спросила больная. – Лекарство вон там, на столике, а шприцы вы должны с собой принести. Чего так рано пришли? Обычно к вечеру укол делают.

– Вы Ольга Ивановна? – тихо спросила я.

– Ну да, – кивнула женщина и с большим трудом села.

Выглядела бывшая директриса просто ужасно: высохшее тело, обтянутый кожей череп, и только глаза, большие, блестящие, свидетельствовали, что она еще жива.

– Вы новенькая? – спросила больная. – Вроде я всех из диспансера знаю.

– Извините, я не имею никакого отношения к медицине, мне нужно поговорить с вами.

– Кто вы? Откуда? – Ольга Ивановна принялась лихорадочно задавать вопросы. – Зачем я вам понадобилась?

Я осторожно села на колченогий стул и попыталась спокойно объяснить суть дела, но отчего-то взгляд Ольги Ивановны, горячий, лихорадочный, мешал мне сосредоточиться, и я бессвязно залепетала:

– Яна… Леонид Фомин… Соня…

Ольга Ивановна покраснела, потом вдруг сказала:

– Жить мне два дня осталось!

– Что вы! – я попыталась разуверить больную. – Вы ошибаетесь.

– Врут все, – шептала умирающая, – вот доктор приходит и бубнит: «Милая, операция прошла чудесно», – но я знаю, он просто меня разрезал и снова зашил, уже ничем мне не помочь, скоро каюк. И что делать? В бога я не верю…

Я растерянно замолчала. Попытаться убедить бедняжку в том, что она скоро встанет на ноги, было невозможно, уж очень плохо выглядела Ольга Ивановна. Но я все равно попыталась собраться с духом, открыла рот и…

– Лучше молчите, – предостерегла меня Ольга Ивановна, – уж и не знаю, что вас ко мне привело.

Я вот последнюю неделю, как поняла, что помираю, лежала и мучилась: ну кому правду-то рассказать, кому? Две подруги у меня есть, да им не покаяться. Священника позвать? Так я некрещеная, а тут вы появились. Может, бог-то и есть, коли он вас послал? Наверно, господь решил дать мне возможность излить душу. Может, мне покреститься?

Я невольно поежилась, глаза женщины словно прожигали меня насквозь, даже голова слегка закружилась.

– Вы меня сейчас выслушаете, – неожиданно твердым голосом сказала больная, – не отказывайте, иначе потом всю жизнь мучиться станете, что умирающей не помогли, хорошо?

Я кивнула.

– Вот и отлично, – Ольга Ивановна откинулась на подушку, – вот и ладно. Дело давно случилось, я ведь из хороших побуждений действовала, а вышло вон чего. Значит, слушайте. У моей мамы была лучшая подруга по имени Людмила Михайловна, а у той дочь Соня, она меня старше на несколько лет. Мама моя рано умерла, и Людмила Михайловна мне очень помогала. Они с Соней бедно жили, но мне всегда кусок давали, а тетя Люда порой и деньги совала… Я закончила педагогический и оказалась в Козюлине, воспитательницей в детдоме, по распределению отправили на два года, отказаться никак нельзя было.