Концерт по заявкам (Повести и рассказы)

— Кого вы хотите убедить, Илья Петрович?

Он ничего не ответил ей, промолчал, как не слышал. А она после сказала мужу:

— Видел бы ты, какие у него тоскующие глаза, с ума сойти. Мне даже холодно стало…

— Выдумщица, — усмехнулся Подходцев, но как-то, беседуя с отцом, уверявшим, что он чувствует себя превосходно, на уровне лучших мировых стандартов, вдруг пристально вглядевшись в него, невольно согласился с женой: такая неприкрытая, холодная тоска глянула на него из отцовских глаз, и в самом деле, мороз по коже…

Анастасия Эдуардовна между тем продолжала:

— Думаешь, он меня бросил? Ты так думаешь, наверно?

— Кто бросил? — рассеянно спросил Подходцев.

— Этот, Вадим, ну, тот, с кем я…

Она не договорила.

— А, — сказал Подходцев. — Да нет, ничего я не думаю, в конце концов, ваше дело…

Она перебила его:

— Ты пойми, он бы никогда не бросил меня, я сама в нем разочаровалась, поняла, он вовсе не тот, каким представлялся мне, совсем другой. — Громко, со стоном вздохнула. — Душой я все время была с Илюшей. Я не могла забыть его, я понимала, как много он дал мне, какое это благородное сердце, умеющее любить и прощать…

Подходцев мог продолжить за нее все то, что она говорила и собиралась говорить дальше. Странное чувство владело им, так бывало, когда смотрел по телевизору футбольный матч, результаты которого уже известны, и, хотя комментатор из себя выходит, кричит во все горло, публика на трибунах беснуется, все равно все уже заранее известно, по радио успели объявить, кто забил последний гол, какая команда победила… Сейчас она скажет: «Теперь я никуда не отойду от него, буду с ним всегда, всю жизнь…»

— Моя мечта — выходить Илюшу, окружить его самым большим вниманием, — Анастасия Эдуардовна крепко прижала к груди розовые ладони. Почему-то руки у нее не постарели, остались по-прежнему гладкими, нежными, почти молодыми.

Однажды, было это уже спустя год после того, как Анастасия Эдуардовна оставила его, отец признался:

— Я всегда боялся, что она когда-нибудь бросит меня, даже в самые безоблачные первые годы. И знаешь почему? У нее были какие-то странные, я бы сказал, цепкие руки, лицо ангельское, мягкое, а руки живут себе своей, отдельной жизнью, хищные, ловкие, все-то им надо, что-то все время их беспокоит…

— Вы, художники, всегда что-нибудь такое придумаете, — заметил Подходцев, стараясь глядеть мимо отца, чтобы тот не разглядел в его глазах нескрываемой жалости, но отец только улыбнулся, слабо, почти нехотя:

— Как видишь, а все же я оказался прав, только я, никто другой…

И Подходцев подумал тогда: «Наверное, ум отца в какой-то степени удовлетворен, что ожидал, то и получилось, но сердце его, безусловно, ранено».

— Я скажу ему: Илюша, ты отвык от счастья, я научу тебя снова быть счастливым, — произнесла Анастасия Эдуардовна. — Как думаешь, сумею научить?

Кажется, она окончательно успокоилась, даже повеселела.

Подходцев резко затормозил машину.

— Приехали…

— Уже? — удивилась она, лицо ее разом погасло, словно внутри выключили свет, стало тревожно-напряженным.

— Вы посидите здесь, в приемном покое, — сказал Подходцев. — Я пойду к папе, постараюсь подготовить его.

— Да, конечно, — она охотно согласилась, — разумеется, мы же договорились.

Он вернулся спустя примерно минут тридцать. Она встала навстречу:

— Ну, как? Можно идти?

— Нет, — ответил он. — Врач запретил, сегодня его нельзя видеть.

Он не сказал о том, что отцу вдруг стало хуже и его перевели в реанимацию.

Лицо ее заметно вытянулось.

— Папа не хочет меня видеть? — она почти выкрикнула эти слова, — Не скрывай от меня, скажи правду!

— Он не знает о вас, — ответил Подходцев. — Я ему еще ничего не успел сказать.

— Клянись, что говоришь правду!

Проходившая мимо сестра удивленно взглянула на нас.

— Тише, — остановил ее Подходцев. — Вы же в больнице…

Она послушно, чуть испуганно закивала головой:

— Да, да, я понимаю, прости…

— Его перевели в другую палату.

— А что? — спросила она. — Это так надо?

— Нет, — сказал Подходцев, уже не пытаясь как-то подготовить ее. — Вчера у отца ухудшилась кардиограмма, появились боли в сердце, и его поэтому перевели в реанимационное отделение.

— А это опасно? — спросила она. — Для него опасно?

Подходцев пожал плечами:

— Кто может сейчас что сказать? Время покажет…

Она тихо повторила:

— Время покажет.

Вынула из сумочки не очень свежий платок, вытерла глаза, сперва один глаз, потом другой.

— Что же мне теперь делать?

Сейчас она казалась уже совсем старой, множество мелких морщинок прорезали ее щеки, некогда тугие и нежные, разбежались вокруг висков, возле рта.

«А ведь она выглядит чуть-чуть моложе отца, — подумал Подходцев. — Почти ровесницей ему…»

— Почему ты молчишь? — спросила Анастасия Эдуардовна. — Я же спрашиваю тебя, что мне теперь делать?

— Как что? Поедем обратно, на дачу, вы останетесь на даче, а я поеду обратно в город, у меня кое-какие дела в городе…

— А ты не против, если я там останусь? — все еще красивые глаза ее смотрели на него с непритворной боязливостью.

Лиля, жена Подходцева, сказала о ней как-то: «Мадам (она иначе не звала ее) постоянно играет, то она заботливая жена, то рачительная хозяйка, то наивное, доверчивое существо, то этакий попрыгунчик-шустрик, то опытная деловая женщина, то лирическая героиня. Одним словом, не сразу раскусишь, какая она на самом деле». — «А ты как думаешь, какая она на самом деле?» — спросил Подходцев. Лиля ответила искренне: «Не знаю, не пойму ее никак. — Потом, однако, подумав, добавила: — Впрочем, знаю, она — артистка, всегда играет и сама верит в ту роль, которую играет в этот момент…»

Выходит, возможно, она и сейчас играет? И эти ее слезы, и подавленный вид, и печальные, боязливые глаза — всего лишь игра, одна игра и только?..

Так думал Подходцев, а она смотрела на него пристально, как будто бы понимала, о чем он думает.

— Я тебе вот что скажу, — она начала негромко, но так, что он услышал. — Вот в чем дело, мне жить негде. Я ушла от Вадима, решительно ничего не взяла с собой, все бросила, и квартиру и вещи, ничего мне не нужно было, только об одном думала — скорее к Илюше, опять быть вместе с ним…