Кондотьер: Ливонский принц. Король. Потом и кровью
Шрифт:
Двигатель резко заглох, и катер пошел вдоль берега по инерции. Приблизился быстро – стали хорошо слышны голоса.
– Здесь они где-то, в тростнике прячутся! Думают, не найдем, – злорадно промолвил Колян. – Сипатыч, с фраером тем что? На дно?
– На дно, куда же? И девку туда же… Только не сразу, а…
– Курад! – сняв зюйдвестку, Марк громко выругался по-эстонски. – Слышите? Двигатель.
– Моторка?
– Нет-т, не мот-торка. Мопед! Он там, в кустах, валялся, я заметил.
– Так ты думаешь…
– Дефка там мошет быть. На мопеде – в милицию. Семь километров.
– Перехватим! Марк, давай обратно к причалу. Колян, возьмешь машину и…
Взревел двигатель…
«Ах, как нехорошо все складывается! – уныло подумал Леонид. – Ишь, глазастый
Арцыбашев с тоской посмотрел в небо, на глазах наливавшееся плотной предгрозовой синью. Грозы еще для полного счастья не хватало, бури… Вон, туча-то… И еще какие-то облака… Нет, не облака. Что-то белое… Паруса!!! Черт побери, паруса! Мачты! И… золотистые стяги с изображением Владимирской Божьей матери!
Молодой человек не верил своим глазам: величаво ловя парусами ветер, в бухту входила трофейная шведская каравелла русского адмирала датчанина Карстена Роде, капера Ивана Грозного.
Весла в руки. Грести! Быстрее, быстрей…
На катере тоже заметили и парусник, и рвущуюся к нему лодку. Повернули, не дойдя до причала… Помчались наперерез…
А Магнусу уже и не очень-то нужно было поспешать. Достаточно было просто крикнуть, приказать. По-немецки…
– Эй, вахтенный, я – ваш добрый король Магнус! Зови капитана…
Карстен узнал Леонида сразу, не надо было и в трубу зрительную смотреть. Вытянулся, улыбнулся:
– Слава богу, ваше величество! Мы вас ищем уже целый день… Прошу на борт.
– А это что за… – адмирал изумленно указал на быстро приближающийся к кораблю катер.
– Это враги, – мстительно ухмыльнулся Магнус. – Развернитесь да дайте-ка по ним залп с целого борта!
– Слушаюсь, ваше величество! Вот это дело по мне.
Засвистела боцманская дудка. Рванулись на ванты матросы. Ловя ветер, хлопнул на бушприте блинд. Шкипер закрутил штурвал… Каравелла повернулась величаво и быстро, подставив катеру борт…
Прячась за узорчатой кормой, Арцыбашев с удовольствием вслушивался в команды:
– Орудия к залпу готовы!
– Хорошо. Подпустим на пистолетный выстрел… Внимание, батарея… Огонь!!!
Жахнули разом пушки. Все двадцать. Выплюнули чугунные шестифунтовые ядра. Из которых в цель пали не двадцать, а только семь. Хватило и этих!
Словно наткнувшись на какую-то преграду, катер резко потерял ход, вздыбился и тут же пошел ко дну. К тому моменту, когда наконец развеялся пороховой дым, море вновь было спокойным и гладким. И пустынным. Не считая судна адмирала Роде и брошенной, гонимой волнами, лодки.
Сентябрь 1571 года. Москва
Разгулялась душа…
С Кремлевских башен – Боровицкой, Троицкой, Никольской, Фроловской и прочих – видно было многое. От Соборной площади к башням вели широкие, чисто подметенные улицы, да затем, сужаясь, пронзали, словно метательные копья-сулицы, всю Москву, выбирались в леса, на луга заливные, становились дорогами – в Переяславль, к Ростову, в Коломну и Рязань, в Тверь и Великий Новгород, в Звенигород и дальше – на Смоленск, на Запад. По этому-то, Смоленскому, тракту и приехал Магнус в столицу. С личного разрешения царя стоял сейчас ливонский король на Боровицкой башне, любовался красотами, думал…
В который раз уже вспоминал Эзель-Сааремаа, паром, Наташу, братков… и так вовремя появившуюся каравеллу адмирала Карстена Роде. Там, в Балтийском море, у Сааремаа, тоже была «дыра». Провал во времени, портал! Только вел он куда-то в параллельный мир и с какой периодичностью открывался – непонятно. Опять же – море. Стихия непредсказуемая. Ни сам Роде, ни его моряки не могли толком сказать, как они очутились тогда у заброшенного причала. Ну, плыли себе и плыли. Разве что зеленоватый туман по берегам стелился,
да туча грозовая нашла, грозой, кстати, так и не разродившаяся. Ничего необычного каперы не заметили. Как пронзили время, пришли в будущее – так и ушли, буднично и просто.Арцыбашев потом еще дня три кружил в ялике вокруг Сааремаа – Эзеля, все надеялся… Ан, нет! Ничего с ним не происходило. Этак можно было до морковкина заговенья кружить. Иное дело здесь, в Москве – тут хоть место было точно известно.
Прищурив от солнца глаза, молодой человек оглянулся, окинул взглядом Кремль – соборы, палаты, мощные красные стены. С юга от стен сверкала на сентябрьском, еще ярком и теплом, солнышке серебристая ленточка Москвы-реки, к северу широко разлилась Неглинка. Столь же неудержимым морем казалась и торговая (Красная) площадь, широкой проплешиной шумевшая восточнее Кремля. За ней виднелись усадьбы «Великого посада», вольготные, с многочисленными строениями и обширными усадьбами… Все хоромы, избы, терема – новенькие, только что сложенные. Потому и новые, что еще по весне, в мае, собака крымский хан Девлет-Гирей все посады московские выжег начисто.
Однако быстро отстроилась Москва, быстро. И пяти месяцев не прошло. Ну, так леса-то много. В верховьях Москвы-реки рубили плотницкие артели срубы, сплавляли в город – плати, лови да стройся.
Где-то там, за стенами посада, прозываемого еще «Китай-город», у самого горизонта расположилось в будущем Бульварное кольцо. Пока же никаких бульваров не было, а были – рвы. Мощные, широкие, наполненные водою, близ Москвы-реке, в Занеглименье…
Большой город Москва, по сравнению с Оберпаленом, так и вообще – огромный. И все же – пройди, проскачи на коне, в возке протрясись две-три версты от Кремля – и вот уже шумит вокруг могучий лес, ельники, дубравы, боры вековые! А в лесах тех кого только нет – и зверья всякого, и разбойников, воров да татей, хватает. Да и на Москве таких в избытке! Особенно вот здесь, к западу от Кремля, вдоль Звенигородской улицы. Пустоватое местечко. Курные избенки, кабаки, сырые, прорезанные многочисленными оврагами луга, где сам черт ногу сломит. Так вот райончик и прозвали – Чертолье, а протекавший в самом глубоком овраге ручей – Черторыем. Там, вдалеке, на фоне желтевших деревьев, виднелись стоги, заботливо укрытые рогожками, за стогами чернели заборы и избы. Вообще заборы в Москве были везде. Да и во всех городах – тоже. Не любили чужих, опасались, отгораживались – заборами, частоколами, оградами. Воротами дубовыми – не из всякой пушки прошибешь! Дворней-сторожей зоркою. Псами цепными. А пройди-ко, тать, проберись! Мигом дубиной по башке получишь. Или псинище загрызет насмерть. Иные бояре на подворьях своих и медведей держали. Неуютно в Москве, неласково, от торговой (Красной) площади лучше далеко не ходить. Впрочем, Магнус по Москве шляться и не собирался, все, что ему нужно – в Кремле находилось, в подвале близ Тайницкой башни. Затем он в столицу и явился, испросив приглашение у царя. А как же! С вновь нареченной невестой нужно ж повидаться! Смотрины устроить, или как там… помолвку, да!
Иван Васильевич встретил заморского визитера милостиво. Не сразу, конечно – помурыжил дня три в гостевых хоромах – но принял. В палаты царские, к самому трону, допустил да первым делом укорил Ревелем. Мол, почему не взяли до сих пор? Сам спросил – сам и ответил: воевод не тех прислал, все дело, собаки, испортили. Да еще немцы эти, Таубе и Крузе, много чего плохого наворотили… потому и сбежали, сволочи, к польскому королю. Ничего! Достанем их еще, и тогда…
Выглядел государь, надо сказать, плохо. Весь какой-то сгорбленный, сутулый. Лицо исхудавшее, смуглое. Высокий, с большими залысинами, лоб морщинами изборожден, руки дрожат. Старик. Как есть старик. А ведь всего-то – сорокалетний мужчина! Возраст – самый расцвет. Доконали, доконали Ивана Васильевича интриги боярские, бесконечные войны, тот же крымский хан… Не знает, что и делать. То ли со шведами мириться да пойти на Крым… то ли – наоборот. Опричники еще эти… Не уберегли от хана столицу, не уберегли. Разогнать их ко всем чертям, коли мышей не ловят!