Конец бабьего лета

— Ладно тебе, — отмахнулся Иван.

То, что Мария в трудную минуту обращалась к нему за помощью, сочувствием, приободрило его. Значит — нужен.

— Делать что-то надо, — взмолилась Мария. — Может, тебя послушает?

Иван молчал. Вспомнил разговор с сыном на тракторе. Парень с умом, внимательный, мать любит. Его — нет, он это почувство вал сразу. Не простил и не простит из-за матери.

— Попробую, — сказал Иван.

— Может, Надю вызвать? — спросила Мария.

— Не помешает, — подумав, согласился Иван.

— И все потому, что безотцовщина, — буркнул старик и пошел в дом.

Груша прибирала комнату. Клавка плакала. Она сидела в торце стола, подперев руками голову. На стуле пышной горкой белела сброшенная фата.

— Ты на Марию не серчай, — спокойно говорила Груша, снуя по комнате. — Помнишь, как она тебя к нам на ферму привела? Мужик твой тебя бросил, а ты за веревку хваталась, детей чуть не осиротила. «Животина любого человека, как пить дать, отогреет». Как сказала Мария тогда, так и вышло. Так ведь?

— Та-ак, — сквозь слезы соглашалась Клава.

— Отогрелась, выходит, а теперь замуж бежишь? Ну, поплачь, поплачь, девка, ежели свекровь свою невестку вожжами не погоняет — порядка не жди Да и каждой девке на свадьбе положено повыть.

— Да какая свадьба?! Что это вы в самом деле, тетя? Опозорена я! Опозорена на всю деревню!

— Кто ж это тебя так опозорил?! Уж не Гришка ли наш, который, как драгоценность какую, вел тебя под ручку?! Да он из огня тебя вынет да собой прикроет, и деток твоих. А может, Мария, которая тебе такого мужа выкормила, вынянчила?! Ты говори, девка! Да не заговоривайся.

Господи, тетя Груня, что ж мне делать? Люблю я его больше жизни своей!

— Ну и слава богу, люби на здоровье!

— Ехать же мне скоро надо бы. Да и не поеду я вовсе! Пропади она пропадом эта учеба!

— Так ты что ж, — вдруг догадалась Груша, из-за курсов этих горячку порола?! Парня боишься оставить, что ли?

Клавдия молча кивнула.

— А с детьми кто ж, он останется?

Она опять кивнула.

— Огонь тебя палит, девка. Спасать надо, а то сгоришь и угольков не останется. — Клавка слушала, не понимая. — Фата, значит, есть. Жених тоже. В городе, говорят, за свадьбу по тысяче платят. А потом разводятся. Мы подешевле обойдемся, да зато, уж видно, на всю жизнь.

Вышла в сени, открыла дверь во двор, крикнула:

— Жених!

Вернулась в комнату. В проеме двери показалось растерянное лицо Гришки. Он вошел в комнату.

— Горько! — вдруг неожиданно сказала Груша. — Горько, — спокойно и уверенно повторила она.

Девочки носились по комнате, визжали от восторга. С завязанными глазами Гриша гонялся за ними. Клавдия, розовая от печного жара, возилась с рогачом в руках.

— Ой, хватит вам, — напевно повторяла она. — Хватит, завтракать пора.

— Ага, попались! — Гриша поймал сразу обеих.

Звякнула задвижка. Дверь открылась — на пороге появился Иван Добреня. Клавдия так и застыла с чугунком в руках. Гриша тоже растерялся.

— Здравствуйте в хату, — с уверенностью бывалого человека сказал Иван.

— Проходи, батя, — пришел в себя Гриша. — Ты, случаем, не приказом ко мне пришел — отходить на старые позиции? — пошутил он.

— Угадал, — как ни в чем не бывало ответил Иван. — Поговорить надо.

Иван посмотрел на Клавдию.

— По секрету, как я понимаю? — спросил Гриша. — Выдь, Клава, на минутку.

— Ни за что! — вспыхнула Клавдия.

— Тебе, Клавдия, что сказано? — повысил голос Иван.

— Гляньте! Еще распоряжается!

— Клава, пойми ты, нам с батей посоветоваться надо, — попросил Гриша.

Клавдия подхватила детей, вышла.

Иван прошел к столу. Сел.

— Мать прислала? — спросил Гриша.

— Обидел ты ее, — ответил Иван.

— На любовь не обижаются, — упрямо сказал Гриша.

— Ишь ты! Любовь! Его в оглобли ставят, а он еще радуется.

— Разговор, папаша, в таком тоне не состоится, — предупредил Гриша.

— А что, неправда? — взорвался Иван. — Втроем на загривок сядут. Да понукать будут — тащи!

Гриша зло прищурил глаза.

— Разве мать виновата, что ты ее и нас бросил?

— При чем тут мать? — опешил Иван.

— А при том, что Клаву тоже… бросил.

— Это ты напрасно, — растерянно сказал Иван. — Мне тебя, дурака, жалко.

— Брешешь, батя, — перебил его Гриша. — Никого тебе не жалко.

— Было бы не жалко, не торчал бы здесь.

— Торчишь потому, что на мель сел, деваться некуда, — возразил Гриша. — Вот и вспомнил о матери.

— О тебе разговор.

— И обо мне, — согласился Гриша. — Мать-то тебя не принимает. Вот ты и выслуживаешься. Думаешь, вернусь я в дом, тебя и простят. Ты свою выгоду ищешь.

Иван выхватил пачку сигарет — пустая. Бросил за порог.

— Под дых бьешь?

— Отец, пойми, ты полез не в свои дела… Прав у тебя нету.

Мария со свекром копали в огороде картошку.

— Его только за смертью посылать, — беспокойство Марии росло. — Пошел, как камень в воду канул.

— Придет… Небось, угостили, — отвечал свекор. — Клавка… она хозяйственная…

— А вы-то откуда знаете? — удивилась Мария.

— Гриша сказывал.

— Выходит, знали и молчали. А теперь— дождались. Дома не ночует, божечки.

Старик виновато молчал.

За домом на улице сигналила машина.

— Мария! Мария! — крикнул Берестень из машины.

— Петр Григорьевич, что случилось? — спросила подбежавшая Мария.

— Что ж ты кашу заварила, а сама в личном огородике копаешься? К Вежневец ехать надо. — Он выжидающе придерживал дверцу машины.

— Не могу я, — взволнованно заговорила Мария. — Никак не могу… Может, завтра.

— Будет завтра, будут и дела завтрашние. Что-то непонятливая ты стала. Может, агитатора прислать для разъяснения? — съязвил Берестень.

— Ладно, — обреченно махнула рукой Мария. — Сейчас я…

Быстро пошла к дому.

Берестень вышел из машины. Размялся.

Народу в лавке было мало. Две девушки да Груша, которой продавщица отпускала соль в мешок. Иван с порога спросил: