Конец черного темника

В ход были пущены (и это не в первый раз!) любовные чары Ирины, которые безотказно действовали на царя Фёдора, и гроза миновала.

Через шесть лет счастье снова повернулось к Годуновым. «Не было бы счастья, да несчастье помогло», — говорят на Руси. Это изречение проверено веками.

...В 1591 году крымские татары при поддержке Османской империи пошли на Москву и 4 июля заняли Котлы. Русские полки, ведомые Борисом Годуновым, вышли им навстречу. Сильным пушечным ночным огнём они принудили хана Казы-Кирея к бегству. Татары в полном беспорядке бежали к Оке, многие из них утонули, на дно ушёл даже возок хана. Казы-Кирей вернулся в Бахчисарай ночью с подвязанной рукой.

Москва чествовала Бориса Годунова как героя. На пиру в Кремле царь Фёдор снял с себя золотую гривну, надел на шею шурину и подарил золотой сосуд, захваченный Дмитрием Донским в ставке Мамая на Куликовом поле. Замечаете, как начинают родниться Годуновы с Троице-Сергиевой лаврой: вклад в тысячу рублей, а потом вот этот сосуд, связанный с именем Дмитрия, которого на битву благословил Сергий Радонежский, основатель этой лавры.

А потом так развивались события.

После смерти Фёдора Иоанновича царём стал Борис Годунов. Первым выборным царём... Великую злобу на него затаили именитые бояре, такие, как Шуйские, Голицыны, Ляпуновы, Басмановы. Ведь Годуновы считались худородными... Эти бояре в конечном счёте способствовали тому, чтобы на Русь пришёл Лжедмитрий — монах Гришка Отрепьев, выдавая себя за истинного «сына» Грозного.

13 апреля 1605 года Борис Годунов скоропостижно умер в Кремле. А через несколько дней князь Василий Голицын, заклятый враг Годуновых, после учинённого бунта, явился со стрельцами на подворье и велел задушить сына Бориса Фёдора и его мать. Три смерти датированы на досках усыпальницы одним годом и одним месяцем — апрелем 1605-го.

В этом месте Силуян сказал неожиданные по силе слова:

— Как будто мы сквозь время проходим...

— Так вот, Силуян Петрович, бояре не оставили в покое и прах Бориса. Они извлекли его труп из Архангельского собора и закопали вместе с женой и сыном на заброшенном кладбище Варсонофьева монастыря за городом. А потом, как известно, те же бояре «открестились» от самозванца, кинули его на Лобное место, сожгли на Красной площади, пеплом зарядили пушку и выстрелили на запад.

Царём избрали Василия Шуйского. Это был уже второй избранный царь на Руси. Он-то и пожалел первого: по его повелению из Варсонофьева тела Годуновых были перенесены в Троице-Сергиеву лавру. А через два года этой лавре пришлось испытать на себе страшную осаду: тут-то и выяснилось — какие крепкие стены у неё, а в обители — люди... Выдержала осаду эта обитель... Да ещё с каким героизмом! Были и потом свои Пересветы и Осляби...

— Перебью-ка я тебя, мил человек... А иначе быть не могло. Ведь ты знаешь, что однажды Богородица, удостоив своим посещением преподобного Сергия, сказала ему: «Не бойся, избранник Мой, услышана молитва твоя об учениках твоих... Не скорби и об обители твоей... Отныне она будет иметь изобилие во всём — не только при жизни твоей, но и после того, как ты отойдёшь к Богу».

...С Запада, куда выстрелили из пушки пепел Самозванца, пришло снова войско во главе уже со вторым Лжедмитрием и стало табором в Тушине. Лжедмитрия Второго русский народ метко окрестил «тушинским вором». Его воины грабили окрестности Москвы напропалую. Узнав о том, что в Троице-Сергиевой лавре хранятся накопленные на протяжении почти трёхсот лет несметные богатства, Лжедмитрий Второй посылает туда один из своих отрядов в количестве 30 тысяч человек.

27 сентября 1608 года он подошёл к крепостным стенам лавры. В монастыре в это время находилось 300 монахов, их слуги, небольшой отряд войска, посланный царём Василием Шуйским, и жители близлежащих слобод, нашедшие убежище от неприятеля за крепостными стенами, — всего 2500 человек. Руководили ими воевода Григорий Долгорукий и Алексей Голохвастов. На стенах монастырской крепости они расположили 90 орудий. При каждом находился каз с кипящей смолой. На Водяной башне стояли медные котлы, каждый на сто вёдер; в них также варили смолу.

«Храбрецы» Самозванца Второго денно и нощно пытались взобраться на стены, но сверху на них изрыгали огонь пушки, летели ядра, камни, брёвна и лилась кипящая смола. Попыток взять приступом крепость было множество, и все они заканчивались безрезультатно.

Тогда враги предприняли подкоп. До стены оставались какие-нибудь метры, и тут на подвиг и смерть вызвались два добровольца: крестьяне Никон Шилов и Слот. Ночью они спустились в подземный ход и зажгли там приготовленный порох. Неоконченный подкоп тотчас взорвало, герои погибли...

Погибало много защитников лавры: и от пуль врагов, и от нехватки воды и продовольствия. А тут в крепости начались болезни.

Некоторые дрогнули, стали просить открыть ворота. Но в одну из ночей, как потом свидетельствовали очевидцы, с неба осиял свет ярче солнечного, и многие узрели Преблагословенную Деву, сопровождаемую апостолами Петром и Иоанном Богословом... Не в силах вынести этого чудного света и неизречённой славы Божьей Матери все попадали ниц. Благая Матерь сказала: «Встаньте, чада Мои, защитники обители преподобного Сергия! Знайте, что над нею висит сень Моего благословения...»

12 января 1610 года враги отступили. Четырнадцать месяцев держались осаждённые и победили!

В Троицком соборе, стены которого расписаны внутри гениальными русскими художниками Андреем Рублёвым, Даниилом Чёрным и Симоном Ушаковым, мы преклонили колена перед ракой с мощами Сергия Радонежского...

Спустились вниз к часовенке Пятницкого колодца. Из родника, из которого пил ещё Дмитрий и его брат князь Владимир, взяли воду. Силуян припал к ней губами. Напился. Повернул ко мне лицо, и я увидел его глаза, сияющие светом... И тут зазвонили куранты.

Время...

...И нам с вами время снова уже перенестись в век четырнадцатый.

2. КАРП ОЛЕКСИН И ИГНАТИЙ СТЫРЬ

Игнатий Стырь и Карп Олексин могли сойти за простых смердов: на голове у них по самые уши были нахлобучены бараньи шапки, синие зипуны с поддёвкой затянуты полосатыми кушаками, и узлы сдвинуты набок, как носят рязанцы, отчего их и прозвали «косопузыми». За кушаками — топоры, а из-под зипунов выглядывали шаровары, заправленные в войлочные сапоги. Вырядились так, чтоб особенно не выделяться, но и чтоб не выглядеть нищими: как-никак, а они теперь люди работные, аргуны [55] , уважаемые на Руси человеки, а тем более в Рязани, которая после набега Мамая заново отстраивалась. В большем почёте сейчас, конечно, каменщики — это после того, как был возведён на Москве белокаменный Кремль, который с успехом выдержал осаду Ольгерда литовского и гордого неугомонного тверского князя Михаила Александровича.

55

Аргун — плотник.

Но в стороже у Попова на Рясско-Рановской засеке решили послать в Рязань своих разведчиков всё-таки под видом плотников, рассудили: до каменных палат Олегу Ивановичу — князю рязанскому — далеко, ему нужны пока мастеровые по дереву, хоть и ходили слухи, что он куда-то в лес камни возит...

Игнатию Стырю Дмитрий Иванович, перед тем как самому отправиться на Рясское поле, ещё раз наказывал:

— Конечно, в первую очередь ты, Игнат, вместе с Карпом должен любыми путями узнать, что Олег Иванович думает о Мамайке, собирается ли он воевать вместе с ним против Москвы?.. А ещё вот просьба какая, и, если трудно будет её выполнить, можешь не выполнять. Разрешаю... Где он, чёрт хитрый, после каждого набега или поражения отсиживается, в каких таких местах прячется, что там у него, в мещёрских болотах, за хоромы?.. И где он новых воинов берёт так быстро для своих ратных победных дел?..

А вот и опять Мамай дотла Рязань разорил, а уж слышен над Окой и Лыбедью стук топоров. «Ну и косопузый!» — воскликнул московский князь, и Игнатий Стырь увидел в его глазах восхищение. И подумал: «А ведь Дмитрий Иванович уважает этого рязанского князя, а может, и любит. Действительно, хитёр и живуч Олег Иванович, как ящерица, — хвост отрубят, а наутро вырастает новый... Другому бы князю Дмитрий Иванович ни за что не простил убийство своего наместника, а тут велел на Рязань больше рать не посылать. Чудное это дело, княжеские прихоти...»