Конец хазы
Шрифт:
Однако, не успел он сделать и двух шагов, как кто-то хлопнул его по плечу:
– Ну, дружочек, что заработали сегодня?
Он обернулся: перед ним стояла девушка лет 22-х, в клетчатой мужской кепке, надвинутой низко на лоб. В руке она держала тросточку и похлопывала ею по высоким красным ботинкам с острыми каблучками.
– Ну, одолжите папироску!
Девушка села на стул и потянула его за рукав.
– Садитесь.
Сергей послушно уселся.
– Я давно на вас смотрю, у вас, миленький, очень симпатичные глаза. Что ж это вы такой
– Одну минуту, - сказал Сергей, - не знаете ли вы случайно, кто это вот тот высокий с трубкой, там, около окна, видите, выходит из биллиардной?
– Вот тот? Это один такой человек.
– Какой это такой человек?
– Ну да! А вам зачем это знать нужно, а?
– Просто так. А кто же он такой, этот человек?
Девушка перегнулась к нему через стол и спросила шопотом:
– А вы кто? Лягавый? Скажите мне, я никому не скажу.
– Нет, я не лягавый.
Сергей заказал пива, вытащил коробку с папиросами и предложил закурить.
Девушка взяла две папироски, одну закурила сейчас же, другую положила куда-то за козырек своей кепки. Она не сидела на месте, вертелась, вскакивала каждую минуту и смотрела в зеркало, выставив вперед подбородок.
– А как вас зовут, барышня?
– Сушка.
Она засмеялась, села рядом с ним и заложила ногу за ногу. Коротенькая, потрепанная юбчонка задернулась, и маленькая нога в высоком красном ботинке открылась до колена.
– Пейте, пожалуйста, пиво, - сказал Сергей.
– Мерси.
Она отпила немного, поставила бокал на стол.
Оркестр гремел, затихал, гремел снова и все чаще плакал о том, что плохо жить без пальто и без теплого платочка, когда настанут зимние холода, столь чувствительные в нашей северной столице.
– Вот теперь у нас плохой оркестр играет, - говорила Сушка, следя глазами за длинным скрипачом, который извивался как ярмарочный змей вместе со своей скрипкой, - а вот весной играл маэстро Фриде, так многие из-за одного оркестра приходили.
Она увидела, что Сергей смотрит мимо нее, куда-то поверх клетчатой кепки, в зеркало, мимо зеркала на золоченые карнизы, мимо карнизов в темные оконные стекла.
– Скажите, миленький, почему вы такой скучный? Вы мне скажите, я и раньше заметила, что вы скучали.
– Нет, какой же я скучный, я веселый, - сказал Сергей, - пейте, пожалуйста. Так вы значит здесь часто бываете?
– Ну что же - пейте, да пейте! Расскажите мне лучше причину.
– Какую причину?
– Экой же вы несговорчивый! Ну, дайте мне вашу руку, - я умею гадать по линиям рук. Сейчас расскажу все, что с вами случилось.
Она взяла руку Сергея и деловито запыхтела папироской.
– Я у одной хиромантки когда-то служила в горничных, вот она меня и выучила. Ой, какая у вас нехорошая рука.
– Почему же нехорошая?
– Потому что у вас линия жизни непервоначальная.
– Как это так - непервоначальная?
– Мне вас даже жаль, миленький, вам что-то очень не везет последнее время.
Сергей
вдруг вскочил и отнял у нее руку.– Ну ладно, довольно.
Сушка тоже встала и, небрежно похлопывая тросточкой по своей истрепанной юбченке, подняла голову и лукаво заглянула ему в лицо.
– Брось, не скучай по ней, фартицер! Я тоже топиться хотела, когда меня мой студент бросил. И ничего. Видишь, до сих пор гуляю!
Сергей отступил на шаг и посмотрел на нее с таким видом, как будто перед ним стояла не проститутка Сушка, а доктор тайной магии Бадмаев или граф Калиостро.
– Откуда вы знаете, что она меня бросила?
– А что, правда или нет?
– Правда.
– Хм, откуда знаю? А ты думаешь, фартицер, что вас мало таких шляется?
Сергей молча уселся против нее.
– Знаете что, барышня, бросим этот разговор, выпьем лучше пива. Или может быть портвейну?
Сушка пыхтела папироской и напевала сквозь зубы:
Мальчик девочку любил
И до дому проводил,
И у самого крыльца
Ланца дрица а ца ца!
Вот идет девятый номер.
На площадке кто-то помер.
Тянут за нос мертвеца,
Ланца дрица а ца ца!
Сергей пил портвейн из стакана. Он один выпил почти всю бутылку - цветочки на обоях вдруг врезались в глаза с удивительной отчетливостью, потом сплелись, расплелись и свернулись.
Скрипач с бешенством встряхивал белокурыми волосами, летел за смычком и ни с чем возвращался обратно.
– Слушайте, барышня...
– Сергей для убедительности даже стукнул себя кулаком в грудь.
– Не в том, понимаете ли дело, что бросила... Я бы, может быть, и сам ее бросил... Если бы... А, долго рассказывать! Пейте лучше портвейн.
Он опустил голову на грудь и закрыл глаза.
– А теперь, когда я его...
Он сжал кулаки с такой силой, что ногти врезались в ладони.
– Да я бы сразу ее забыл, если бы я ей все сказал! А я не могу сказать, потому что она пропала!
Сушка поставила локти на стол и слушала его с вниманьем.
– Куда же она пропала?
– Неизвестно куда. Никаких следов. Пропала, как дым.
– Выпейте теперь сельтерской, - посоветовала Сушка.
– Послушайте, барышня... я вам одну вещь покажу... А вы мне скажите, что эта вещь означает; то-есть не вещь, собственно говоря, а письмо. Самое настоящее письмо и подписано, знаете ли..... Нет, не скажу.
Он оглянулся вокруг себя, внезапно начиная трезветь.
– Или вот что... пойдемте куда нибудь отсюда и там... я вам его покажу.
Сушка кивнула головой.
– Идет. Только, знаете что... я сперва выйду, а вы потом расплатитесь. Я вас внизу на улице подожду.
Она встала, чуть-чуть покачиваясь, прошла между столиков, мимоходом заглянула в биллиардную, как будто ища кого-то глазами, но тотчас же отвернулась и начала спускаться по лестнице.
Сергей подозвал официанта, расплатился и, держась руками за все, что попадалось по пути, добрался до выхода.