Конец игры
Шрифт:
Он начальнику и то говорил, что думал.
Не то что мастеру.
Ему сам черт был не брат.
Обидно, что в учителя подался.
Он бы им объяснил, какого черта эти простои.
Кто виноват в них.
Материала не хватает.
Организация ни к черту.
А мы тут труби сверхурочные.
По ночам.
Чего не напишешь об этом?
Боится, что не получит рекомендацию.
В институт.
Хитер парень.
Имеет право.
Чего ему в петлю лезть.
Из-за нас-то.
Скоро отсюда смотается.
В гробу он нас видел.
Славик закрыл дверь. Это старая песенка, он знал ее наизусть. Вечно ему отцом кололи глаза. Словно ждали, что он пойдет по его стопам. Отец и вправду писал в заводской газете, а мать пеняла ему за это: Еще голову не успел поднять, а уж опять за свое… тебе-то
Славик сидел на стульчаке, покуривал и усмехался. Напиши, напиши… Держи карман… В один институт его не приняли, что ж, теперь еще и другим рисковать! Если не дадут рекомендации, ему крышка! Напиши, напиши… А сами-то чего? Неграмотные, что ли? Я-то напишу, но прежде мне надо повыше взобраться. В институт. То-то и оно.
Он заметил надпись на двери: Погляди налево. Непроизвольно повернул голову и слева прочитал: Погляди направо — а там: Оглянись назад. Когда спускал воду, прочитал на задней стене: Чего оглядываешься, балда!
Славик вошел в раздевалку. Большинство рабочих пили молоко из пивных бутылок, курили, ворчали.
Что до меня, я доволен.
Каждый свыкается.
Вкалывать везде надо.
Ясное дело.
Считаю, жаловаться ни к чему.
Бывало и хуже.
Мастер — мужик что надо.
Понимает людей.
Зато начальничек чего стоит.
Сукин сын.
И носу в цех не кажет.
Работенке его не завидую.
Ни его жалованью.
Я тоже.
Ну и не ворчи тогда.
Ты бы с ним поменялся?
А что?
Поменялся бы?
Ни за какие коврижки.
Тогда молчи в тряпочку.
Во всяком случае мог бы прийти.
Попроси у него фото.
Раз он тебе так нравится.
И ему достается.
Не бойсь.
Я ему не завидую.
Тогда айда перекинемся в семерку.
Какой это болван написал в сортире?
А чего там?
Ступай погляди!
Славик был уже за дверью, когда услыхал: Наверняка он. Все его штучки. А кто-то спросил: А что там в сортире?
Ступай погляди!
Когда в два часа ночи остановился круг, по всему цеху прокатился какой-то нервный, беспокойный гул. Люди высыпали на освещенный забетонированный двор, поток увлек и Славика. Кто-то сказал — погиб блондинчик. Один Славик знал, хотя другие тоже догадывались, как обстояло дело с увечьем блондинчика, из-за чего его сняли с конвейера и перевели на склад. Теперь он грузил в машину коробки с ботинками и отвозил на станцию, где их перегружали в вагоны. Только ему, Славику, признался блондинчик, что отсек себе указательный палец нарочно. Светясь радостью, что отделался от круга, он сидел в кузове на груде коробок, покуривал и весело покрикивал, а машина меж тем мчалась в ближний городок на железнодорожную станцию. В руке он держал веревку, привязанную другим концом к запястью шофера, — в случае опасности можно было потянуть за веревку. Называлось это «телефон». Но неожиданно «телефон» отказал. Мертвенно бледный шофер истерически выкрикивал: Ничего… вот так, здесь… вот к руке… здесь веревка была привязана, и ничего я не почувствовал. Должно, застряла между бортом и коробкой и перетерлась… Коробки, должно, стали валиться сверху, он, должно, дергал, а я ничего не почувствовал, пока вся груда не рухнула вместе с ним… Я только тогда заметил, когда все уже на земле было. Мозг на дороге… я не виноват, хороший был хлопец, никто тут не виноват, никто не виноват, никто… повторял он свой некролог, остолбенело качая головой.
Люди группками расходились — кто в буфет, кто в раздевалку; двор опустел. Дул холодный ветер и бешеной круговертью вздымал с земли раскиданные листы бумаги. На небе вспыхивали звезды.
Ему не хотелось есть, не хотелось ни пива, ни горячего чаю. Он пошел на зады, туда, где во тьме вырисовывались очертания низких прямоугольных складов, сел на перевернутый ящик и закурил. Его трясло от холода.
Ну как, прохлаждаешься? — вывел его из оцепенения женский голос.
Это была она, красильщица подметок, Цибулёва Гита.
Подвинься-ка малость, она села возле него, прижавшись к нему теплым бедром, и стала есть хлеб
с салом и луком. Лук одуряюще пахнул.Тебе вроде холодно, она прижалась к нему еще теснее, бедняжечка, погладила его по голове.
Он раздраженно дернулся и вышиб у нее из руки хлеб.
Ты это чего брыкаешься? Лучше бы согрел меня. Не бойся, я тебе плохого не желаю. Ветрище здесь, пошли укроемся, она схватила его за руку и повела в закуток с подветренной стороны. Он шел за ней покорно — оцепенелый, не способный сопротивляться.
Так погибли блондинчик и невинность Славика. В одну и ту же ночь. Лучше об этом не думать. Вернемся к нашим корням.
Откуда мы вышли? Кто мы? Куда идем?
— Рабочие в бывшей Австро-Венгерской монархии не имели политического руководства и своей организации. Организация КПС [75] была основана в ноябре 1925 года. Первомайские торжества впервые отмечались у нас в 1927 году.
В 1926 году была построена государственная четырехлетняя школа. В 1927 году — налажено автобусное сообщение, через год — проведено электричество. В это время старостой на селе был Мартин Славик.
75
Коммунистическая партия Словакии.
Вот здесь, дед, черным по белому, да, ты вошел в историю! Не отступился он от тебя. Жаль, что тебе не дано уже это прочесть, может, ты и простил бы ему хотя бы свою корчму. Но постой, вот еще тут:
— В период сельскохозяйственного кризиса (1929–1933) число безработных колебалось от 700 до 800 человек.
Нет, не о тебе, дед. Просто эта фраза следует сразу же после твоего имени, и читателя это может сбить с толку — будто ты виноват в мировом экономическом кризисе. Нет, твой сын в этом не обвиняет тебя. Спи спокойно. Здесь нет никакого злого умысла. Чистая случайность. Как встреча зонтика и швейной машинки на анатомическом столе. [76]
76
Аллюзия на поэтический образ Андре Бретона (1896–1966), французского писателя, основоположника сюрреализма.
— …в домюнхенскую республику [77] люди тяжело бились за кусок хлеба. В поисках работы уезжали за границу — иного выхода не было. Ежегодно эмигрировало до 1500 человек, из них в 1937 году 150 осели во Франции. За работой уезжали в Австрию, Германию, Швейцарию, Францию и, конечно, в Чехию и Моравию…
Минуту. Телефон.
— Кто?.. Милан?.. Привет, старичок… Спасибо… И с тобой говорили?.. А да, я им сказал, что встретил тебя… Как так? Ты же меня видел, разве нет? Да, да, я остался у нее ночевать… кто мог такое предположить… Что с тобой?.. Я же сказал тебе, что останусь…
77
Имеется в виду Чехословацкая республика, просуществовавшая с 1918 года до 1938 года, т. е. до Мюнхенского соглашения (сентябрь 1938 г.), предусматривавшего отторжение от Чехословакии и передачу Германии Судетской области и удовлетворение прочих территориальных притязаний.
— Помню, помню. Ты струсил, что я нагряну к тебе ночью.
— Извини, старик. Я правда был жутко вымотан. Ну, каюсь.
— Что же, выходит, я в этом виноват?
— Как это? Не понимаю…
— Не ясно, что ли? Железная логика. Не будь я таким отпетым алкашом, ты б не боялся, что я приду к тебе в гости, и пошел бы домой, тогда бы ничего не случилось. Гелена была бы, может, еще жива.
— Чушь…
— Но логичная.
— Оставь этот мазохизм. Надеюсь, ты не думаешь всерьез, что это по твоей вине? Миллион «если бы». Если б я знал, что Гелена приедет раньше, если бы мать не звонила и не просила меня зайти, если бы не заморочила мне голову Лапшанская своей болтовней…