Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки

Я спросил миссис Мью, нельзя ли мне получить экземпляр речи, которую Поппер собирался произнести на вручении наград в Киото.

— Нет, не сейчас, — резко ответила она.

— Почему нет? — спросил Поппер.

— Карл, — ответила она, — я не останавливаясь печатала вторую лекцию, и я немного… — Она вздохнула. — Вы понимаете, что я имею в виду?

В любом случае, добавил она, у нее нет окончательной версии.

— А как насчет неотработанной? — спросил Поппер.

Миссис Мью вышла из комнаты с не очень довольным видом.

Вернувшись, она швырнула мне текст речи Поппера.

— А у вас есть экземпляр «Предрасположенностей»? — спросил Поппер у миссис Мью [46] .

Поджав губы, она вылетела в соседнюю комнату, а Поппер тем временем объяснил мне тему книги. Квантовая механика и даже классическая физика, сказал он, учат, что ничто не является определенным, ничто не точно, ничто не является полностью предсказуемым; есть только предрасположенности к тому, чтобы определенные вещи случились.

46

Миссис Мью искала книгу Поппера «Мир предрасположенностей» (A World of Propensities.London, 1990).

— Например, — добавил Поппер, — в настоящий момент имеется определенная предрасположенность, что миссис Мью найдет экземпляр моей книги.

— Пожалуйста, прекратите! — воскликнула миссис Мью в соседней комнате.

Вернувшись, она даже не сделала попытки скрыть свое раздражение.

— Сэр Карл, Карл, вы подарили последний экземпляр «Предрасположенностей». Почему вы это делаете?

— Последний экземпляр был подарен в вашем присутствии, — заметил он.

— Не думаю, — возразила она. — Кому вы его подарили?

— Не помню, — пробормотал он робко.

Около дома затормозило черное такси. Встав, я поблагодарил Поппера и миссис Мью за гостеприимство. Когда такси отъезжало, я поинтересовался у водителя, знает ли он, чей это дом. Он не знал. Кого-то знаменитого, так что ли? Да, сэра Карла Поппера. Чей? Карла Поппера, повторил я, одного из величайших философов двадцатого столетия.

— В самом деле? — пробормотал таксист.

Поппер всегда был популярен среди ученых — и вполне обоснованно, так как он изобразил науку как бесконечное романтическое приключение. Одна редакционная статья в «Нейчур» назвала Поппера, и вполне справедливо, «философом длянауки» (выделено мной. — Дж. X.) [47] . Но другие философы были менее доброжелательны. Его труды, указывали они, кишат противоречиями. Поппер доказывал, что науку нельзя свести к методике, а его схема опровержимости была как раз такой методикой. Более того, доводы, которые он обычно использовал, чтобы убить возможность абсолютного подтверждения, могут быть использованы и для того, чтобы убить опровержимость. Если всегда есть возможность, что будущие наблюдения станут противоречить теории, то также возможно, что будущие наблюдения могут возродить теорию, которая ранее была опровергнута. Более разумно предположить, утверждали критики идей Поппера, что точно так же, как некоторые научные теории могут быть опровергнуты, другие могут быть подтверждены: в конце концов, нет смысла оставаться неуверенным в том, что Земля круглая, а не плоская.

47

Журнал «Нейчур» опубликовал статью, написанную Германом Бонди и воздающую должное Попперу, 30 июля 1992 г., в связи с 90-летием философа.

Когда Поппер умер (в 1994 году, через два года после нашей встречи), «Экономист» назвал его «самым известным и самым читаемым из современных философов» [48] . Особенно хвалили его настойчивость в антидогматизме в политике. Но в некрологе также отмечалось, что отношение Поппера к индукции (основа его схемы опровержимости) было отвергнуто философами более позднего времени. «В соответствии с его собственными теориями Поппер должен был принять этот факт с распростертыми объятиями, — сухо заметил „Экономист“, — но он не мог заставить себя это сделать. Ирония заключается в том, что в данном случае Поппер не мог признать, что был не прав». Антидогматизм Поппера в применении к науке становился видом догматизма.

48

«Экономист» опубликовал некролог на смерть Поппера 24 сентября 1994 г. Поппер умер 17 сентября.

Хотя Поппер с ужасом относился к психоаналитикам, его работы лучше всего могут быть поняты с точки зрения психоанализа. Его отношения с авторитетными лицами — от гигантов науки, таких как Бор, до его помощницы миссис Мью — были явно сложными, чередующими вызов и почтение. Возможно, в единственном отрывке автобиографии, где он по-настоящему раскрывается, Поппер упомянул, что его родители были австрийскими евреями, принявшими лютеранство. Затем он доказывает, что неудачи других евреев в ассимиляции с немецкой культурой и их важная роль в левом движении оказали содействие появлению фашизма и спонсируемого государством антисемитизма в тридцатые годы: «…антисемитизм был злом, которого должны были одинаково бояться как евреи, так и неевреи и… перед лицами еврейского происхождения стояла задача приложить все усилия, чтобы не провоцировать его» [49] . Поппер был близок к тому, чтобы обвинить евреев в Холокосте.

49

Поппер. Неоконченный поиск, c. 105.

«Структура» Томаса Куна

— Послушайте, — сказал Томас Кун. Слово было на полнено усталостью, словно Кун смирился с мыслью, что я неправильно его истолкую, но он все равно намеревался попытаться — несомненно зря — сказать то, что хотел до меня донести. Кун часто произносил это слово. — Послушайте, — снова сказал он.

Он наклонился вперед всем своим долговязым телом и выставил вытянутое лицо, его толстая нижняя губа, которая вместе с уголками рта обычно являлась частью дружеской улыбки, опустилась вниз.

— Боже упаси, если бы у меня был выбор писать книгу или не писать, я выбрал бы первое. Но, несомненно, я сильно расстроился из-за реакции, которую она вызвала.

«Книга» — это «Структура научных революций» (The Structure of Scientific Revolutions), которая, может быть, является самым влиятельным трактатом, когда-либо написанным о том, как наука продвигается вперед (или не продвигается). Книга известна тем, что родила ультрамодный термин «парадигма». Она также раздула теперь банальную идею о том, что личности и политика играют большую роль в науке. Самым глубоким доводом книги является менее очевидный: ученые никогда не смогут по-настоящему понять реальный мир или даже друг друга [50] .

50

Kuhn, Th. The Structure of Scientific Revolutions.Chicago, 1962. (Номера страниц указаны по изданию 1970 г.) Я брал интервью у Куна в феврале 1991 г.

Если уж Кун выбрал такую тему, то ему следовало бы ожидать, что его послание будет, по крайней мере частично, понято неправильно. Но когда я брал интервью у Куна в его кабинете в Массачусетском технологическом институте через три десятилетия после публикации «Структуры», то понял, как глубоко его ранила степень непонимания написанной им книги.

Особенно его расстраивали заявления, что он описал науку как иррациональную.

— Если бы они говорили «арациональную», то меня бы это совершенно не беспокоило, — заявил он без тени улыбки.

Так как Кун опасался усугублять путаницу в отношении своей работы, он стал бояться прессы. Когда я впервые позвонил ему, чтобы договориться об интервью, он мне отказал.

— Послушайте. Я думаю, нет, — сказал он и сообщил, что «Сайентифик Америкен», мои работодатели, дали «Структуре» «самую плохую рецензию», насколько он «помнит». (Сарказм на самом деле был отказом; он вызывал в памяти аргумент Куна о «много шума из ничего». Но чего ожидал Кун от журнала, прославляющего науку?) Заметив, что я тогда не работал в журнале — рецензия была опубликована в 1964 году, — я попросил его изменить решение. В конце концов Кун с неохотой согласился.