Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки

«Должна оставаться некая неопределенность в отношении физического состояния организма. Напрашивается идея о том, что минимальная свобода, которую мы должны позволить организму в этом плане, просто достаточно велика, чтобы спрятать от нас свои главные секреты. При таком взгляде существование жизни должно рассматриваться как точка отсчета в биологии, в смысле, подобном тому, как квант действия, появляющийся как нелогичный элемент с точки зрения классической механики, вместе с существованием элементарных частиц формирует основу квантовой механики» [86] .

86

Стент. Золотой век, c. 19.

Стент обвинил Бора в попытке возродить старую, дискредитированную концепцию витализма, утверждающую, что жизнь происходит из мистической сути или силы, которая не может быть сведена к физическому процессу. Но виталистское видение Бора не было подкреплено. Фактически молекулярная биология доказала одно из суждений Бора о том, что наука, когда является наиболее успешной, сводит тайны к тривиальностям (хотя не обязательно понятным).

Что может сделать молодой, полный амбиций биолог, чтобы оставить свой след в эпоху постдарвинизма, пост-ДНК? Одна альтернатива — это стать в большей степени дарвинистом, чем Дарвин, принять дарвиновскую теорию как высший, проникновенный взгляд в природу, как абсолют. Этот путь выбрал редукционист Ричард Докинс (Richard Dawkins)из Оксфордского университета. Он превратил дарвинизм в страшное оружие и отметает любые идеи, бросающие вызов его глубоко материалистическим, немистическим взглядам на жизнь. Кажется, что он рассматривает креационизм и другие антидарвинистские идеи как личное оскорбление.

Я встретился с Докинсом на вечеринке, организованной его литературным агентом в Манхэттене [87] . Докинс — красивый мужчина с глазами хищника, тонким, как нож, носом и розовыми щеками. На нем был дорогой, сшитый на заказ костюм. Когда, пытаясь подчеркнуть какое-то положение, он жестикулировал, его руки со слабо проступающими венами слегка дрожали. Это была дрожь не нервного человека, а прекрасно настроенного, подобно музыкальному инструменту, соперника, способного великолепно показать себя в войне идей: этакая борзая Дарвина.

87

Встреча с Докинсом имела место в ноябре 1994 г. в офисе Джона Брокмана, специалиста по связям с общественностью, работающего с авторами, пишущими о науке.

Как в своих книгах, Докинс и лично являл собой верх самоуверенности. Казалось, что его утверждения подразумевают преамбулу: «Как может понять любой дурак…» Не прибегающий к оправданиям атеист Докинс объявил, что он не относится к ученым, думающим, что наука и религия занимаются отдельными вопросами и таким образом могут легко сосуществовать. Большинство религий, утверждал он, считают, что Бог отвечает за план и цель, очевидные в жизни. Докинс намеревался растоптать эту точку зрения.

— Все цели происходят в конечном счете из естественного отбора, — сказал он. — Это — мое кредо, и я намерен его защищать.

Затем Докинс в течение примерно 45 минут представлял свою ультраредукционную версию эволюции. Он предположил, что мы думаем о генах как о маленьких частичках программного обеспечения, имеющих только одну цель: сделать как можно больше копий себя самих. Гвоздики, гепарды и все живые существа — это просто очень сложные средства выражения, которые эти «копируй-меня-программы» создали, чтобы помочь им воспроизводиться. Культура также базируется на «копируй-меня-программах», которые Докинс назвал мемами. Докинс попросил нас представить себе книгу с посланием: «Поверьте этой книге и заставьте ваших детей поверить ей, что когда вы умрете, то попадете в очень жуткое место под названием ад».

— Это очень эффективный образец копируй-меня-кода. Нет таких дураков, чтобы просто выполнять приказ: «Поверь в это и заставь своих детей поверить в это». Нужно представлять это более утонченно, украшая каким-то более изысканным образом. Вы понимаете, о чем я говорю.

Конечно. Христианство, как и все религии, — это очень успешное письмо религиозно-мистического содержания, рассылаемое по нескольким адресам, с тем чтобы получатель разослал его другим адресатам. Что еще имеет больше смысла?

Затем Докинс отвечал на вопросы собравшихся — разнородной компании журналистов, преподавателей, книгоиздателей и других квазиинтеллектуалов. Одним из слушателей оказался Джон Перри Барлоу (John Perry Barlow), бывший хиппи, временами лирик, воспевающий умерших, которые должны быть ему благодарны, мутировавший в киберпророка нового века. Барлоу внешне напоминает медведя с красной банданой вокруг шеи. Он задал Докинсу длинный вопрос, суть которого сводилась к тому, где на самом деле существует информация.

Докинс прищурился, его ноздри, как у охотничьего пса, начали слегка раздуваться, уловив запах неясно мыслящего.

— Простите, — сказал он, — но я не понял вопрос.

Барлоу поговорил еще с минуту.

— Мне кажется, что вы пытаетесь добраться до того, что интересует вас, но не интересует меня, — сказал Докинс и обвел взглядом помещение в поисках другого спрашивающего. Внезапно показалось, что в комнате стало на несколько градусов холоднее.

Позднее, во время обсуждения внеземной жизни, Докинс представил свое видение естественного отбора как космического принципа: где бы ни была найдена жизнь, там поработал естественный отбор. Он предупредил, что жизнь не может слишком часто встречаться во Вселенной, потому что до сих пор мы не нашли подтверждения жизни на других планетах Солнечной системы или где-то еще в космосе. Барлоу смело перебил его и предположил, что наша неспособность обнаружить другие формы жизни может происходить из неадекватности нашего восприятия.

— Мы не знаем, кто обнаружил воду, — многозначительно добавил Барлоу, — но мы можем быть абсолютно уверены, что не рыба.

Докинс перевел на Барлоу свой спокойный взгляд.

— То есть вы имеете в виду, что мы их наблюдаем все время, но не видим? — спросил он.

Барлоу кивнул.

— Д-а-а-а, — вздохнул Докинс, словно выдыхая всю надежду просветить неописуемо глупый мир.

Докинс может быть таким же резким со своими коллегами-биологами, посмевшими бросить вызов основной парадигме дарвинизма. Он страстно доказывал, что все попытки модифицировать или превзойти Дарвина в любом значительном вопросе являются ошибочными. «Когда-то наше существование представляло собой самую великую из всех тайн, но… теперь это больше не тайна, эту загадку решили. Дарвин и Уоллес (Wallace)решили ее, хотя мы какое-то время будем еще добавлять новые сведения к их открытию» [88] .

88

Dawkins, R. The Blind Watchmaker(Нью-Йорк, 1986, c. ix).

Уоллес, на которого ссылается Докинс, — это Альфред Рассел Уоллес, создавший теорию естественного отбора независимо от Дарвина, но не приблизившийся к дарвиновской глубине и широте взглядов.

— В этих вещах всегда присутствует элемент риторики, — ответил Докинс, когда я позднее спросил его о новых открытиях. — С другой стороны, это законный образец риторики — в том плане, что Дарвин на самом деле открыл тайну того, как начала существовать жизнь, и то, что жизнь обладает красотой, приспособляемостью и сложностью.

Докинс соглашался с Гюнтером Стентом, что все великие шаги вперед в биологии после Дарвина — демонстрация Менделем того, что гены группируются пакетами, открытие Уотсоном и Криком двойной спирали в структуре ДНК — скорее подкрепили, а не подорвали основную идею Дарвина.

Молекулярная биология недавно открыла, что процесс взаимодействия ДНК и РНК с протеинами более сложен, чем думали раньше, но основная парадигма генетики — генная трансмиссия на основе ДНК, и ей не грозит опасность развалиться.

Остались еще довольно крупные биологические тайны, такие как происхождение жизни, пола, человеческого сознания. Биология развития, которая пытается показать, как отдельная оплодотворенная клетка становится саламандрой или проповедником, также поднимает важные вопросы.