Конец осиного гнезда. Это было под Ровно(изд.1970)

Все это звучало более или менее правдоподобно.Я знал,что гитлеровцы берут даже в свои военные учреждения на черную работу русских людей. Но Опытная станция представляла собой не обычное учреждение. Это был строго засекреченный разведывательный пункт. Попасть сюда было не так легко!

– Хитришь, отец,– шутливо заметил я и подмигнул Фоме Филимоновичу.– К нам первого встречного не возьмут, даже если он самый лучший в городе работяга. Видно, по чьей-то рекомендации сюда пристроился.

– Ага… Что-то вроде этого,– кивнул Фома Филимонович.– Без этого трудно теперь.На бирже труда заручка оказалась.Землячок мой в каких-то начальниках ходит там,а мы при царе у одного помещика с ним лет пять работали. Не забыл он Фому, закинул за меня словцо– и выхлопотал мне местечко. Вот комендант ваш и забрал меня. Я ему перво-наперво дровец припас, навозил, наколол с солдатами, дымоходы прочистил да и за лошадками приглядываю. Солдат что? Нынешний солдат к лошадям непривычный. По этой части и за солдатом глаз нужен.

– А кем работал у помещика?

– Конюхом.

– Ну и как жилось тебе у помещика? – спросил я.

– А как? Неплохо жилось, царство ему небесное. Душой не буду кривить, хорошо жилось. Помещик хоть и немец, а славный был человек. В почете я был у него, как спец по охотничьим делам. А он уж так любил эту охоту, что и обсказать трудно. Нашему начальнику сто очков вперед дать мог.

– Вот как…

Старик был словоохотлив, но с хитринкой. Эта хитринка проглядывала в осторожности, с которой он ронял каждое слово.

– Ну, покалякали и хватит,– заключил он, подтягивая поясок.– Сейчас подброшу вам,господин хороший,еще дровец охапки две, и теплынь у вас будет, как в баньке.

– А на дворе холодно? – поинтересовался я, чтобы задержать старика и продолжить беседу.

– А с чего оно быть теплу-то?– ответил старик.– Времечко такое подоспело: ни на колесах, ни на полозьях. К зиме поворачивает… А вы из Москвы будете?

Я кивнул.

– Славный, сказывают, городишко.

– Ничего, подходящий… – в тон ему заметил я. – А как тебе платят здесь?

– А платят аккуратно,кажную неделю.Ну и харчишки…– И он улыбнулся.–Насчет заработка что можно сказать? От такого заработка не помрешь, а хором не наживешь.

– Не тяжело тебе в твои годы с лошадьми и печками возиться?

– А што… лихо нам не страшно, всякое видывали. – И он опять улыбнулся.

– Почему зубы не лечишь?– спросил я, увидав у него во рту желтые корешки.

– Лечить-то уж нечего, господин хороший. За шестьдесят пять годков все дочиста и съел.

– И пиджачишко у тебя не по сезону, легонький. Шубу надо.

– Шубу моим костям надо уж сосновую… последнюю шубу.Я уж и так загостевался на этом свете.

– Это ты зря. О смерти нечего думать…– заметил я и спросил, какая семья у Фомы Филимоновича.

Он рассказал, что имеет двух сыновей. Жену похоронил в двадцать девятом году. Старший сын в финскую войну потерял на фронте руку, но, вернувшись инвалидом,снова поступил на обувную фабрику.Вместе с фабрикой эвакуировался куда-то в глубь страны, и слух о нем пропал. Второй сын не успел окончить техникум, где сейчас находится– неизвестно.А внучка,от старшего сына, живет с Фомой Филимоновичем.

– Вот так и живем, господин хороший,– закончил старик.– Пойду припасу вам дровец, – и, переваливаясь, зашагал к двери.

Я взглянул на часы и заторопился. Через четверть часа должен был начаться урок по радиоделу, а я еще не завтракал. Я быстро оделся, наскоро умылся и помчался в столовую. Быстро покончив с едой и кофе, я поспешил обратно.

Со своим учителем Вальтером Раухом я столкнулся в дверях. Он куда-то торопился. Вернувшись в свою комнату, он сунул мне в руки какой-то иллюстрированный журнал, сказал, чтобы я подождал его, и исчез.

Окно его комнатки, как и моей, выходило в лес. Здесь Раух жил. Здесь и занимался со мной. Работал он на радиоцентре, в отдельном домике.

Я полистал журнал и положил на стол. Взгляд мой остановился на огромных часах,стоявших в углу на тумбочке.Они меня заинтересовали в первый же день, но при Раухе разглядеть их внимательно я не мог.Часы были аккуратно вделаны в резной деревянный футляр в виде старинной готической башни. В нижней части башни имелись воротца, обитые красной медью, с двумя медными кольцами вместо ручек, а шпиль башни венчал пятиконечный крест с распятием. Башня была обнесена рвом, над которым висел перекидной мостик на цепях. Очевидно, футляр делал искусный мастер. Ажурная резьба на карнизах, каждое бревнышко, каждая деталь,звенья цепи, деревянный крест– все было выточено с душой, с любовью. А над воротами башни, на темной деревянной планочке, я заметил три маленькие разноцветные кнопки: белую, синюю и черную.

Я задумался о назначении кнопок.Зачем они здесь? Уж,конечно, не для того, чтобы заводить часы, и не для того, чтобы переводить стрелки.

Я нажал белую кнопку. Часы продолжали тикать. Нажал синюю– то же самое. Попробовал черную– опять ничего не случилось. В чем же дело?

Часы стали отбивать время. Звон был мерный и торжественный.

«А может быть, кнопки для того, чтобы вызывать или прекращать звон?» – подумал я и вновь поочередно, сначала слева-направо, затем справа-налево, нажал на кнопки.Часы продолжали невозмутимо отбивать удары:пять,шесть,семь…

Тут я услышал скрип двери в коридоре.Я отошел от часов и заглянул в дверную щелку.Нет, это шел не Раух,а старик Кольчугин. Он нес в мою комнату охапку дров. Я вернулся к часам. И вдруг услышал грохот. Я застыл на месте. Мне почудилось, будто вот здесь, рядом со мной, кто-то бросил на пол дрова. Но в комнате был я один. Что за чертовщина?! Неужели, если Фома Филимонович бросает дрова в моей комнате, расположенной в противоположном конце дома, грохот слышен здесь? Я еще не догадался, в чем дело, когда услышал пение. Кто-то пел старинную русскую песню, и до меня отчетливо доносилось каждое слово:

 Славное море, священный Байкал…

Так петь эту песню мог только русский человек.

 Эй, баргузин, пошевеливай ва-а-ал!

 Молодцу плыть недалече…

От напряжения и волнения у меня на лбу выступила испарина. В голове шевельнулась догадка. Я приблизил лицо к часам – звуки лились из них, из ворот башни:

 Хлебом кормили крестьянки меня,

 Парни снабжали махоркой…

И тут пришла запоздалая мысль: вот для чего нужны кнопки! Все ясно! Я нажал белую – пение продолжалось, синюю – то же самое, наконец, надавил на черную – и пение смолкло. Я опять нажал белую и услышал голос:

 Шилка и Нерчинск не страшны теперь,

 Горная стража меня не догнала,

 В дебрях не тронул прожорливый зверь,

 Пуля стрелка миновала…

Проверку следовало довести до конца. Я понимал, что в моем распоряжении считанные секунды – вот-вот может вернуться Раух.

Я быстро вышел из комнаты Рауха и устремился к своей.У дверей остановился и замер. До слуха явственно донеслись слова песни:

 Слышны уж грома раскаты…

Я дернул дверь на себя. У печи на корточках сидел старик Кольчугин. Он уставился на меня любопытными глазами.