Конец света

Круглое окно под крышей неохотно открылось, высунулась лохматая голова ободовского импрессиониста.

– Чо будишь, мудак?

Жигулевский рупором приставил ладони ко рту:

– Выходи, мазила!

– Было б ради чего…

Контрабасист оглянулся по сторонам и, не опуская голову и «рупор», только на целую терцию понизив голос, прокричал:

– У меня есть две книжки! У них красивые обложки! Мы их будем читать!

Художник ту информацию легко перевел с эзоповского языка на не вполне нормативный русский и, попросив друга подождать две минуты, втянул голову в окно.

5.

Импрессионист Недовинченный с чердака пятиэтажки спускается к своему другу-музыканту, а уже знакомый нам пенсионер Грушин все еще сидит в кресле у письменного стола. Его ручка в эту минуту покоится на исписанном листе бумаги, а сам Павел Петрович, откинувшись на спинку кресла, мелкими глотками из своей любимой керамической чашечки пьет только что сваренный им кофе.

Он только что закончил первую главу своей «Летописи», рассказал об истоках – как, когда и при каких обстоятельствах возник город Обод.

«Весной 1935 года к месту, на котором вскоре и расположится город, прибыли первые строители… нет, еще не Обода, а одного из участков крупнейшего в стране рукотворного сооружения – Канала. Строителей привезли рано утром на крытых брезентом грузовиках, все они были в одинаковой грубой одежде, их охраняли вооруженные солдаты и несколько все время лаявших собак-овчарок.

На другой день на этом месте уже забивались колышки, тянулись маркировочные шнуры, сверкали на солнце лопаты, а в обе стороны от еще никак не обозначившегося русла будущего Канала по узким «тротуарам» – танцевавшим на неровном грунте доскам – скрипели первые нагруженные сырой глиной тачки.

Вырубив в лесу некоторое количество сосен, зэки построили начальству и охране большой дом у подножья холма, а сами стали жить на берегу Канала в парусиновых палатках, окруженных колючей проволокой и вышками часовых.

…К концу лета началось сооружение шлюза. Потребовалось много бетона. На стройку, по проложенной к участку специальной узкоколейке, завезли цемент, песок же, после несложной геологической разведки, стали добывать на месте – разрыли большой желтый карьер. Для этого вырубили и раскорчевали гектар леса, а через месяц – еще один гектар, потому что карьер потребовалось расширить: старая его часть к этому времени настолько углубилась, что поднимать песок с его дна тачечники уже были не в силах.

Подступала осень, тонкую латаную ткань палаток по ночам все чаще стал припорашивать снег. Правда, днем он таял, но руководство участка забеспокоилось: с приходом зимы из-за не качественного ночного отдыха, не восстанавливающего сил «контингента», на стройке может снизиться производительность труда, а это не позволит выполнить утвержденный в высоких инстанциях график строительства. Чем это закончится, хорошо знали и начальник участка капитан госбезопасности Гефейсман и его ближайшие помощники. Поэтому решено было палаточный лагерь снести, а всех строителей переселить к уже заброшенной части карьера, где зэки выкопают себе сухие (песок!) землянки и установят в них железные печки, сделанные из уже завезенного на стройку листового металла.

К середине декабря вокруг карьера вырос небольшой поселок.

Он и положил начало нашему городу.

Землянки и лес, когда-то стеной стоявший вдоль берегов Канала, до наших дней не сохранились. Исчез и карьер – как и палаточный лагерь, новое жилье строителей было обнесено «колючкой» и охранялось часовыми, поэтому бытовые отходы обитатели поселка ссыпали и сливали прямо на дно карьера – пока его не засыпали…

Рассказывают, высокое руководство, пролетая однажды на «кукурузнике» над трассой строящегося Канала, на одном из участков увидело желтый карьер с обрамлявшими его черными крышами землянок и подивилось: «Похоже на обод колеса». Так и окрестили поселок – Обод.

С окончанием строительства старые землянки опустели, быстро разрушились, заросли чертополохом, на их месте потом еще лет пять стояли несколько бревенчатых изб, окруженных пыльной крапивой, лебедой и полынью. Кто построил эти дома и как в них сложилась довоенная жизнь, доподлинно мне не известно – никаких следов об этом не сохранилось (слышал я, впрочем, легенду, что это жилье построили для себя закончившие службу в армии бывшие охранники заключенных; все они, отпраздновав новоселье, вскоре поумирали от неизвестной медицине болезни). Пустые, стареющие дома служили приютом охотникам, любителям отдыхать на природе и просто бродягам».

Так по-академически спокойно, с неизбежной для документальных произведений скучноватостью начиналась «Летопись» Грушина. И, возможно, еще не на одной странице Павел Петрович так же неторопливо продолжал бы выкладывать кирпичики-годы жизни Обода, если бы…

Если бы вечером в тот день, с которого мы начали рассказ, в город не пришли последние известия, которые нарушили и затворничество «летописца», и академическую обстоятельность его книги.

Нарушили всю жизнь города!

Глава вторая Конец света?

1.

Новость ободовцы узнали по телевизору. В отличие от прошлых государственных новостей, касалась она не законов или постановлений московских властей, а была, как своевременно выразится самый умный в городе человек парикмахер Лева Кваш, «вне человеческой компетенции»: где-то во Вселенной, как обнаружил один большой ученый высокоразвитой страны, оторвался и с космической скоростью помчался в сторону Земли огромный кусок какой-то далекой и простым глазом невидимой планеты. Ободовец-пенсионер Иван Геман, в былые годы в местном дворце пионеров руководивший кружком юных астрономов, сопоставив и проанализировав рассказы смотревших ту вечернюю телепередачу (сам он во время передачи сидел на крыше дома и в школьный телескоп разглядывал на небе Млечный путь), все утро на следующий день что-то чертил у себя на письменном столе, потом пришел на кухню, где по поводу завтрака хлопотала его сожительница Анна Семенных, и доверительно сообщил ей:

– Вектор движения «куска» совпадает с направлением на Обод.

Анна Семенных не знала, что такое «вектор», но мысль сожителя поняла правильно и в тот же день, комментируя мысль своими словами, по секрету пересказала ее на улице своей сопернице Анжелике Дрозд (к которой по старой привычке иногда захаживал переночевать неутомимый Иван Геман). На языке легкомысленной Анжелики секреты долго не залеживались…

И когда всем стало известно уточнение Гемана, новость не на шутку растревожила вдруг притихший город.

2.

Хозяин местного ресторана «Шумел камыш» Роберт Егишевич Петросян, сидя в кожаном красном кресле возле камина в большой комнате недавно построенного коттеджа, советовался с женой, рыхлой толстушкой с широко расставленными черными глазами дикой кошки, сидевшей напротив мужа в другом таком же кресле:

– Может, Мара, пора переводить деньги в швейцарский банк?

Из заготовок Грушина: «Бывший директор закрывшегося с началом перестройки местного кожсырьевого завода Роберт Егишевич Петросян восемь лет назад купил у государства ободовское кафе «Дружба» и капитально отремонтировал вконец обветшавшую покупку. Так в городе появилось первое частное предприятие – ресторан «Шумел камыш».