Конец заблуждениям

– Мне просто нужно поговорить с ней пять минут, – сказал он ее отцу, когда позвонил в Санта-Фе.

– Мне жаль, но она не хочет говорить с тобой, Дункан. Она ясно дала понять, что хочет двигаться дальше.

– Послушайте, мистер Рейнхольд, я не знаю, что она вам сказала, но все это большое недоразумение. Если вы позволите мне объясниться, она поймет, что слишком остро реагирует.

– Она действительно слишком остро реагирует на тебя, но Джина в принципе такая. То, что другие чувствуют как рябь, она ощущает как приливную волну.

– Но это и впрямь едва заметная рябь! Она просто ошиблась.

– Мне жаль, сынок, – проговорил мистер Рейнхольд тоном, который мог бы предполагать сочувствие, но, Дункан был уверен, как раз сочувствие на том конце провода начисто отсутствовало. – Ужасно терять того, кого любишь, – задумчиво продолжил он, и Дункан начал злиться, что мистер Рейнхольд использует свое горе как оружие против него. – Но, боюсь, именно это и произошло.

Дункан повесил трубку в состоянии отчаяния. Все это не имело смысла. Вероятно, есть какой-то фрагмент истории, о котором он не знал, и как следствие – не понимал всю картину, но у него нет возможности узнать, какого именно фрагмента не хватает. Он обратился за помощью к друзьям Джины – возможно, у ее коллег-танцоров нашлось бы объяснение, но они были так же озадачены и разочарованы ее исчезновением. Она с ними тоже не общалась.

Тогда Дункана осенило, что она бросала не только его – она отказывалась от всего: от своей карьеры, от их квартиры, от своей жизни в Нью-Йорке, от той жизни, которую она представляла для них, когда ей было всего девятнадцать. Она видела все это так ярко, что заставила его тоже влюбиться в эту жизнь. И теперь она просто тайком сбежала в Санта-Фе, чтобы позволить их совместным планам исчезнуть.

Все это казалось совершенно непохожим на нее – словно она превратилась в какую-то прежнюю, более слабую, детскую версию себя, зависимую от отца, робкую и замкнутую.

Неделю спустя Дункану позвонил художественный руководитель «PS 122». Мужчина хотел пригласить Джину поставить хореографическую пьесу для их фестиваля этой зимой.

– Джина сейчас гостит у себя дома в Санта-Фе, – ответил Дункан, – но я обязательно передам это предложение.

В тот день он несколько раз звонил Джине, но никто не отвечал. Наконец он оставил сообщение на домашнем автоответчике. Два дня спустя, не получив ответа, он позвонил художественному руководителю, чтобы спросить, связывалась ли Джина с ним напрямую. Получив отрицательный ответ, Дункан отменил свои уроки на ближайшие дни и вылетел в Санта-Фе. Он прибыл в дом Рейнхольдов без предупреждения в 10 часов утра; мистер Рейнхольд подошел к двери и отказался впустить его.

– Мне нужно кое-что сказать Джине, – просил Дункан. – Дело не только во мне. Это профессиональный вопрос.

Мужчина стоял и смотрел на него, шумно дыша. Он все еще оставался крупным и сильным, несмотря на возраст, его рыжая борода закрывала половину лица, но Дункан видел, что его челюсть сжата.

– Извини, я не могу тебя впустить.

– Мистер Рейнхольд, ей поступило предложение от театра, который много для нее значит. Это та танцевальная труппа, которая стала причиной, заставившей ее приехать в Нью-Йорк.

– Джине сейчас нужно отдохнуть от Нью-Йорка.

– То есть ей нужно отдохнуть от меня.

Мистер Рейнхольд ничего не ответил, только вышел на лужайку и поманил Дункана за собой.

– Послушайте, – продолжал Дункан, идя рядом с ним, – я не делал того, о чем думает Джина. Я бы никогда не предал ее и никогда бы не разочаровал ее таким образом. Это последнее, что я бы сделал.

Мистер Рейнхольд вздохнул.

– Дункан, такой парень, как ты, не может не разочаровать ее. Ты – сплошное обещание без последующих действий. Ты скажешь все что угодно, чтобы доставить ей удовольствие, и даже сам веришь в это, но ты не знаешь, во что, черт возьми, ты веришь, потому что у тебя вообще отсутствует представление о том, кто ты и чем занимаешься.

У Дункана всегда складывалось ощущение, что отец Джины его недолюбливает, но мужчина никогда не признавался в этом и не давал никаких намеков на причину антипатии. До сих пор у него не было представлений о том, что думает о нем мистер Рейнхольд.

– Зато я знаю, что люблю вашу дочь. – Руки мистера Рейнхольда были скрещены на груди, губы поджаты, он был непреклонен. Вот только Дункан и не думал отступать. – При всем уважении, – собравшись с духом, продолжил он, – вы не имеете права вешать на меня ярлыки и не можете говорить за Джину. Она взрослая женщина. Она должна выйти сюда, встретиться со мной лицом к лицу и сказать мне сама, чего она хочет.

– Мне жаль, но ты потратил время напрасно.

Не говоря больше ни слова, отец Джины ушел в дом и запер за собой дверь.

«Надо было продолжать стучать в эту чертову дверь», – позже размышлял Дункан. Ему следовало разбить лагерь на той лужайке, пока Джина не вышла бы к нему, а он взял и просто убрался оттуда. Что бы ни происходило в доме Рейнхольдов, это было неправильно, он сознавал, что Джина потеряла опору, а ее отец всего лишь воспользовался моментом, чтобы вернуть ее – он никогда ине хотелее отпускать. Думая о том, что Джину каким-то образом удерживают здесь, Дункан впервые представил ее испуганной, встревоженной, виноватой, как тот внутренний мальчик, от которого Джина последние пять лет спасала его. Это была грандиозная ошибка с его стороны – оставить ее там, и в течение следующих месяцев, когда он маялся один в некогда общей квартире, его преследовала мысль о той своей неудаче.

Почему он уступил Фрэнку Рейнхольду? Что же он за человек такой, которым всегда командуют другие? Большую часть жизни мать принимала за него решения и указывала ему, кем быть. Затем он позволил Джине изменить его, чтобы как можно лучше соответствовать ее представлениям. И когда все пошло наперекосяк и он не смог соответствовать ее фантазии, он тут же был опьянен очарованием чего-то – кого-то! – нового: Марины. Его импульсивный поступок перевернул жизнь, которую он построил, и единственные отношения, которые имели значение.

Затем (месяцы спустя, весной) судьба дала ему возможность все исправить, когда незнакомец по имени Грэм Бонафер появился у его двери, чтобы снова напомнить ему о том, кто он такой и чего он стоит

Дункан любил Джину и понимал, что она потеряна для самой себя, как когда-то был потерян он. Разве он не обязан взять под контроль свою судьбу и сделать все что должно, дабы заставить ее вернуться к себе прежней, к нему и к ее истинному дому?

Глава одиннадцатая

Джина

Сиена, июль 1996 года

Всю дорогу до станции «Главни Надрази» Джина сжимала руку Дункана на каждой ощутимой выбоине. Они прибыли на вокзал лишь за несколько минут до отправления поезда на Вену. К счастью, у билетной кассы не было очереди, и, пробежав напрямик по платформе, они с Дунканом рухнули на свои места как раз в тот момент, когда поезд тронулся. Некоторое время сердце Джины еще продолжало бешено колотиться, пока она, наконец успокоившись, не повернулась к окну, чтобы посмотреть и запомнить прекрасный, задумчивый город, проплывающий мимо.