Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Судить, что из нелестного отзыва о едва истек­шем прошлом пересекалось с настоящим, остав­лялось заказчику. Равно как и о призыве «выку­рить сторонников силы из их прибежищ, сорвать с них одежды, показать, что милитаризм тянет жиз­ненные соки общества, чтобы воспроизводить себя и себе подобных. Милитаризм пуще всего боится гласности и яркого света. Его питательная поч­ва — недоверие, напряженность, трения, не зна­ния, а мифы». Ни намека, что стрелы пускаются в апологетов силы и милитаризм только чужест­ранного происхождения.

О самой конференции распространяться не со­бираюсь. Шла она нервозно, с подъемами и спада­ми. Генеральный секретарь пребывал не в лучшей форме. Реплики, которыми он сыпал, не впечатля­ли. На просьбы делегатов пояснить, как сочетают­ся передача партией власти Советам и соединение постов региональных партийных и советских руко­водителей в одном лице, вразумительных коммен­тариев не следовало. Тем не менее резолюции об изменении политической системы были благопо­лучно проведены — решения, без сомнений, капи­тального свойства.

Затея расправиться на конференции с Б. Ельци­ным провалилась. Он вышел из этой переделки с привесом в очках и укрепившейся уверенностью, что в противоборстве с М. Горбачевым в состоянии круто повысить ставки.

Но тот факт, что конференция не пошла за ним в «деле» Б. Ельцина, а намечалось, сложись все гладко, вывести возмутителя спокойствия из со­става ЦК и даже отлучить его от партии, М. Гор­бачев воспринял как пощечину. По арифметике генсека, чуть ли не половина делегатов была на­строена по отношению лично к нему предвзято или враждебно. А тут еще масла в огонь подлил

Е. Лигачев, давший прозрачно понять, что на М. Горбачеве свет клином не сходился в апреле 1985 года, не сходится и теперь, в июне 1988 года. Такого сконфуженного М. Горбачева мне не до­водилось наблюдать до августа 1991 года.

Не берусь говорить за других, но у меня остал­ся от конференции тягостный осадок. Особых поводов киснуть не было, если пренебречь на­скоками Е. Лигачева также на меня как издателя «Московских новостей» и главного редактора этой газеты Е. Яковлева, приурочившего публикацию скандального репортажа о «партийных привилеги­ях» ко дню открытия партфорума. Вроде бы име­лись основания ощущать некое удовлетворение в связи с решением о средствах массовой информа­ции (в составлении соответствующей резолюции я принимал непосредственное участие), утверждав­шим свободу мнения в прессе как норму. Это поз­воляло с еще меньшими оглядками заниматься тем, что покрывалось широкой формулой «глас­ность».

Тревога за страну, что свербила мою душу, по­лучила подпитку. Можно ли пускаться в дальнее плавание, когда среди команды, даже на капитан­ском мостике, склока? Быть пустым хлопотам, если политики, принявшие штурвал, четвертый год не сговорятся насчет координат порта назна­чения. Пустые хлопоты — еще не худший исход. Ведь бывает и так — старое сносят одни под по­стройки, которые будут возводить другие.

Тянуть лямку и молчать, будто ты ничего не замечаешь или заранее на все согласен, лишь бы самого не трогали? Не могу. Беру перо и в один присест строчу генеральному секретарю по­слание:

«Уважаемый Михаил Сергеевич!

Конференция, несомненно, Ваш стратегический успех. И каждый, кто болеет за перестройку, впра­ве Вас поздравить.

Любой стратегический успех, однако, предпола­гает дальнейшее развитие. Оно же, в свою очередь, зависит от расстановки сил, от взаимодействия всех составных сложнейших политических и социаль­но-экономических уравнений, от адекватности про­граммы-задания искомой истине, от приоритетов. Если оценивать четыре дня под этим углом зрения, то у меня конференция оставила смешанные чув­ства и многозначные мысли.

В партии, как показывает конференция, вызре­вают две идейные платформы. Признается это или нет — сути не меняет. Ничего не изменяет и то, что обе фракции говорят на внешне схожем язы­ке и в описании конечных целей одна вроде бы не исключает другую. А то обстоятельство, что де­легаты с готовностью аплодировали налево и на­право, лишь усугубляет ситуацию, ибо в какой-то непрекрасный момент они пойдут за сильным, но не обязательно мудрым.

Вы лично квалифицировали статью Н. Андрее­вой ^[12] как «манифест антиперестройки». Чем же от­личается от статьи в «Сов. России» выступление Ю.В. Бондарева? Тем, что оно хуже, ибо умнее и бьет на «оскорбленный национализм»?

12

Нина Андреева, педагог из Ленинграда, опубликовала в газете «Советская Россия» комментарий «Не могу поступиться принци­пами!».

У большинства не было ни грана сомнений в том, что Е.К. Лигачев всей душой с т. Бондаревым. Но не только меня покоробило, с каким цинизмом и в каком контексте он это засвидетельствовал, с каким проникновением в специфику аудитории и с нетерпением обрабатывал сию ниву, излагая свое кредо.

Что с нами вместе увидел и услышал весь мир? Мы-то убеждали себя и мир, что новое советское руководство является действительно новым, что оно вызвано к жизни самой жизнью, что пере­стройка не кабинетная выдумка, а выстрадан­ная народом и партией политика. И вот выходит на партийную трибуну некий «серый кардинал» и возвещает — он с сотоварищами делает и рас­ставляет в СССР кадры. Он «творец Горбачева». От него зависело, стартовать перестройке или нет. Пост Генсекретаря вполне мог бы быть отдан и на откуп очередному маразматику или смертель­но больному человеку. Короче, если бы не он, то... Партии (заодно остальным) разъясняют та­ким образом, почему ему, Лигачеву, поручено ве­сти Секретариат и прочее.

Самовосхвалением на фоне Томска можно бы­ло бы пренебречь, если бы и там не тлел запал — пока некоторые умники болтали, я, Лигачев, дело делал, и результат, убедитесь сами, сытый город. Не приглашение ли это поразмыслить: стоит или не стоит дольше терпеть «некоторых теоретиков» в Политбюро, может, сменить их на проверенных практиков?

Почему разоткровенничался, да еще на конфе­ренции? Могу ошибаться, но думаю, причины тут две: сделанный Вами выбор в пользу разделения вла­сти, несколько ограничивающей произвол партап­парата, и в пользу гласности, позволяющей вскры­вать отдельные безобразия, а также вера т. Лигачева, что аппарат пойдет за ним. «Все существующее ра­зумно», за исключением частностей, — нашептыва­ют потенциальным жертвам перестройки и призыва­ют аппарат к бдительности.

Спасибо, что Вы не дали мне слова на конфе­ренции. Текст (прилагаю) я не стал передавать и для включения в стенограмму. Если бы мне дове­лось держать речь после т. Лигачева, совесть не по­зволила бы обойти его перлы. А перенапрягать кон­ференцию было опасно и, похоже, ни к чему.

Для меня перестройке нет альтернативы. Значит, не может быть двух мнений по отношению к плат­форме Андреевой — Бондарева — Лигачева. Если Вы согласны в принципе с такой постановкой, то надеюсь, не отвергнете и моего вывода: работать на позицию Лигачева — это работать против партии. Против партии работать я не хочу, не могу и не буду. Ни в каком качестве.

Как юристу Вам должна быть близка латинская максима: если чувства не истинны, весь ваш разум окажется ложным. Неужели уроки прошлого нам не впрок?

Дальновидная политика не регистрирует со­бытия, но управляет ими. На стороне перестрой­ки в Вашем прочтении большинство обществен­ного мнения. Это объективно так. Если Вы его мобилизуете, все переменится. Не отвеченным для меня и многих других остается: отчего Вы медли­те, зачем Вам нужен консенсус с Вашими оппозитами, которые готовы разбазарить перестрой­ку оптом и в розницу? Несколько неверных уда­рений, и программа революционного обновления уподобится еще одной красивой мечте. Что случа­лось каждый раз, когда народ заставляли безмолв­ствовать.