Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Правительство СССР подготовило проект ука за, приостанавливавшего действие постановлений российского Верховного Совета, противоречивших союзной конституции. М. Горбачев, однако, про­тянул неделю-другую и затем отказался его под­писать. «Нужна совместная созидательная работа, не нужна нам сейчас конфронтация» — так моти­вировал он свою позицию ^[9] .

Отдавал ли президент себе отчет в последствиях? Или затмение зашло так далеко, что замолк даже инстинкт самосохранения? В любом случае един­ственно экономической некомпетентностью несу­разное поведение М. Горбачева объяснить нельзя, хотя я не спешу согласиться с теми, кто обвиняет его в государственной измене, якобы принявшей четкие контуры именно в то время, или, помягче, в преступной халатности и безответственности, за­программировавших катастрофу [10] .

9

Павлов В. Упущен ли шанс? С. 135.

10

Там же, с. 136.

Глава IV МОМЕНТ ИСТИНЫ ИЛИ КАПКАН?

Перестройке было отпущено на все про все шесть лет десять месяцев. Значит, XIX партконфе­ренция пришлась как раз на середину заключи­тельной главы в летописи Советского Союза. Это если брать временной разрез. При оценке ее роли, по существу, не будет сгущением тонов констата­ция: конференция знаменовала собой рубеж, пе­реломный не только для партии, но для советско­го общества, в целом для страны.

«Вся власть Советам!» На первый взгляд прямая демократия отвоевывала позиции, сданные в ли­хую годину военному коммунизму. Но если дело вели лишь к восстановлению оригинала, то отче­го сначала А. Яковлев, потом М. Горбачев и, на­конец, конференция толковали об изменении по­литической системы? Вопрос есть, и он мною в свое время задавался. В ответ А. Яковлев пустил­ся в пространные рассуждения, из коих было ясно, что ничего не ясно.

Будь иначе, изъятие из Конституции СССР ста­тей, противоречащих идее полновластия Советов, являлось бы самим собою разумеющимся. Одна­ко генеральный настоял на решении пленума ЦК, которое обязывало нас противиться на съезде на­родных депутатов поправкам к Основному закону, урезавшим статус КПСС как единственной «на­правляющей» и «руководящей» силы в обществе. Только двое участников пленума — А. Вольский и я — голосовали по совести, а не по предпи­санию.

М. Горбачев и ближайшие к нему партийные бояре на что-то нацелились. Остальным, не по­священным в самые сокровенные тайны, остава­лось строить догадки. Нет, изменение политиче­ской системы не было тождественно переходу власти от партии к Советам. Гласность и плюра­лизм мнений в прессе предвещали многопартий­ность, экстрагирование идеологического моно­полизма. Это понимали люди и без семи пядей во лбу. Отмену цензуры с некоторыми натяжками можно было бы квалифицировать как возвраще­ние в первые месяцы после Октября 1917 года. Но опять-таки не как смену «системы».

«Вся власть Советам!» Снизу доверху? Или там, на самой верхотуре, собрались этаблировать нечто, на российской почве не опробованное? Почему М. Горбачев и А. Яковлев так тщательно избегали го­ворить о вступлении в решающий этап десталини­зации и аттестовать режим, навязанный диктатором стране, как он того заслужил? И вообще, что дол­жен был означать интерес, с некоторых пор про­являвшийся к избирательным системам и государ­ственному устройству за кордоном, в особенности во Франции и США?

Связь времен в нашем общественном доме под­вергалась испытанию на разрыв. Вроде бы пе­рестройка, то есть реконструкция, капитальный ремонт доставшегося наследства, и все же не пре­емственность с отбрасыванием без скидок на объ­ективные трудности и субъективные несовершен­ства всего чуждого обществу социальной спра­ведливости и народовластию. Старт в неведомое будущее? Система «с человеческим лицом» — на­бор слов, за которыми стоит многое или ничего, ибо известно, что не по любу мил, но по милу люб. Когда наперед ничто твердо не означено, возмож­но почти все. Как возможности перевоплотятся в реальность?

Это зависело от того, кто проявит больше ре­шительности и упорства, станет меньше разводить бесплодных церемоний. Короче, на успех мог рас­считывать тот, кто захватит инициативу в борьбе за общественное мнение. М. Горбачев не был в заведомо проигрышном положении. Просто тре­бовалась другая тактика, готовность опереться на правду и факты как эффективное противоядие по­пулизму.

Посылаю М. Горбачеву несколько записок [11] . По форме — это тезисы к его докладу на XIX конфе­ренции или — на выбор — к выступлению на пле­нуме ЦК перед открытием партфорума. В действи­тельности не только эвентуальным слушателям, но и в первую очередь генсекретарю я напоминал, что неискренность в политике — зло, что разрыв меж­ду словом и делом — беда, что полуперестройка, полудемократия, полугласность не нужны так же, как полуправда, полугуманизм, полусоциализм.

11

Копии двух из них вернулись в мое распоряжение и воспроиз­водятся в приложении (см. приложения 9 и 10).

«Ни при каких обстоятельствах нельзя на сме­ну одним догмам тащить другие — осовременен­ные, прихорошенные, округлые, но тоже догмы. Ни в большом, ни в малом мы не можем допус­тить противопоставления социализма и демокра­тии, к чему нас толкают приверженцы «золотой середины», приговаривая — хоть какой-никакой социализм при нас и как бы чего не вышло, если будем рисковать».

«Вдумайтесь, — читаем дальше в записке от 14 апреля 1988 года, — зарубежные наши недруги пророчествуют — ничего с перестройкой не вый­дет, пока не отречетесь от социализма. Доморо­щенные «скептики» наводят тень с другого конца. А итог схожий. Знаете что — они не очень-то не­правы, если предположить, будто социализма без культа и культиков, без презумпции всеобщей ви­новности и неладов со здравым смыслом быть не может».

«Превращать навязанную нам форму правления в способ существования — в тот самый «реальный социализм» — негоже. Это значило бы обкрадывать марксизм-ленинизм, низводить его до еще одного политического театра, коими в изобилии отмечен наш XX век...

У К. Маркса, совсем молодого, между прочим, есть изумительная по глубине мысль: «Отнимите... общественную власть от вещей, и вы должны бу­дете дать эту власть (одним) лицам над (другими) лицами!..» Удивительно емко и прозорливо. Со­здайте человеку условия, делающие его человеком, и вы получите личность...

Могут ли нас удовлетворить достижения про­шлых десятилетий и безразлична ли нам цена, ко­торая за них заплачена? Достойно ли уходить от неудобных и тяжелых вопросов, прикрывая срам так называемыми «историческими реликвиями»? Социализм — не реликварий, и никакие «высшие соображения» не оправдывают низостей и пре­ступлений. Ничто в мировоззрении социализма не предполагает вождизма, принижения роли масс, стирания индивидуальности человека. Не приняв это за политический и нравственный императив, мы не оградим себя должным образом от культистских рецидивов в будущем».

Апрельская записка кончалась так: «...Пере­стройка входит в решающую фазу размежевания с прошлым. Не на словах, которые могут толковать­ся по-разному. На деле, которое не поддается переиначиванию. В этот момент истины все встает на свои места, спадают маски. Каждый свидетель­ствует сам, что он стоит и за что стойт».

Пару недель спустя я направил М. Горбачеву записку с тезисами по внешней политике. Звонок А. Яковлева, который извещал меня о желании ге­нерального получить лапидарно сформулирован­ные мысли на сей счет, особого энтузиазма не вызвал, поскольку никакого отклика на предыду­щий труд не было. Но поручение есть поручение, деваться некуда.

В пять страниц (см. приложение 10) уместилась приличная толика крамолы:

«На каком-то этапе наше общество порвало с си­стемным подходом при анализе процессов и верну­лось к собирательству до кучи, к пресловутому валу и бездонному равнодушию с их неизбежными след­ствиями — утратой позитивной цели, смешением действительно важного и третьестепенного, при­туплением чувства не только возможной выгоды, но и реальной опасности...

Кризис нашей политики в конце 70-х — начале 80-х гг. в какой-то мере закономерен. Это была су­губо утилитарная и во многом догматическая поли­тика, завязанная на девять десятых, если не больше, на сотрудничество с США и тем поставившая себя в зависимость от Вашингтона. Это была, да­лее, политика, дошедшая в волюнтаризме до край­ней черты, ибо игнорировала воздействие конфрон­тации, особенно обременительной для советского общества как экономически менее развитого и гео­графически более уязвимого, на жизненные усло­вия народа, на наше социальное развитие. Это была, наконец, в чем-то авантюристическая политика, поскольку она руководствовалась не реалиями, а абстрактными видениями, обрекавшими капита­лизм на неотвратимый упадок и социализм на не­избежное торжество».