Конформист

Он начал медленно подниматься по широким лестничным маршам, где убогая тень чередовалась с великолепным светом, лившимся через окошки на лестничных площадках. Но дойдя до второго этажа, вспомнил, что забыл купить цветы, которые непременно приносил всякий раз, когда бывал приглашен на обед к невесте. Довольный, что вспомнил об этом вовремя, он бегом спустился по лестнице, вышел на улицу и подошел к углу дома, где женщина, примостившись на скамеечке, продавала выставленные в банках цветы. Он торопливо выбрал полдюжины самых красивых роз темно-красного цвета с длинными прямыми стеблями, поднес их к лицу и, вдыхая аромат, снова вошел в дом и на сей раз поднялся на последний этаж. Здесь на лестничную площадку выходила только одна дверь. Он позвонил и подумал: "Будем надеяться, что мне откроет не ее мать". Будущая теща выказывала к нему столь страстную любовь, что приводила его в сильное замешательство. Через мгновение дверь открылась, и Марчелло с облегчением увидел во тьме прихожей маленькую служанку, почти девочку, выряженную в слишком большой для нее белый фартук; бледное личико ее было украшено двойным рядом черных кос. Она закрыла дверь, прежде с любопытством высунувшись на площадку, и Марчелло, глубоко вдохнув сильный запах, доносившийся из кухни, прошел в гостиную.

Окно в гостиной было прикрыто, чтобы сюда не проникали солнце и жара, но внутри все же было достаточно светло, чтобы разглядеть темную мебель под ренессанс, загромождавшую комнату. Тяжелая, мрачная мебель, покрытая густой резьбой, являла собой разительный контраст с кокетливыми и дешевыми безделушками, рассеянными по этажеркам и столу: обнаженная женщина, грациозно преклонившая колено на краю пепельницы, морячок из голубой майолики, играющий на фисгармонии, группа белых и черных собак, два-три светильника в форме бутонов или цветка. Много было металлических и фарфоровых бонбоньерок, в которых, как знал Марчелло, первоначально хранились свадебные конфеты подружек и родственниц невесты. На стенах, затянутых красной материей, подделкой под Дамаск, висели пейзажи и красочные натюрморты в черных рамках. Марчелло сидел на диване, покрытом летним чехлом, и оглядывался вокруг с удовлетворением. Он снова подумал, что это — обычная, скромная буржуазная квартира, точно такая же, как все остальные в этом доме и этом квартале, и самым приятным для него ощущением было то, что он имеет дело с чем-то совершенно обыкновенным, почти заурядным и, однако, таким успокаивающим. Он заметил, что испытывает почти удовольствие от того, что квартира так безобразна: сам он вырос в красивом доме, обставленном со вкусом, и понимал, что все, что его сейчас окружает, неисправимо уродливо. Но именно это ему и было нужно, именно такое безымянное уродство объединяло Марчелло с ему подобными. Он подумал, что из-за нехватки денег, по крайней мере в первые несколько лет после женитьбы, ему и Джулии придется жить в этом доме, и был почти готов благословить бедность. Он один, руководствуясь своим вкусом, никогда не сумел бы обставить дом так безобразно и заурядно. Стало быть, эта гостиная скоро станет его гостиной; спальня в стиле "либерти", где в течение тридцати лет спали его будущая теща и ее супруг, будет его спальней, а столовая красного дерева, где всю их жизнь Джулия и ее родители дважды в день принимали пищу, превратится в его столовую. Покойный отец Джулии был важным чиновником в одном министерстве, и этот дом, обустроенный согласно вкусам времен его юности, был своего рода храмом, торжественно возведенным в честь богинь-близнецов — респектабельности и нормальности. Скоро, подумал Марчелло с жадной, почти похотливой радостью и одновременно с грустью, он по праву приобщится к этой нормальности и респектабельности.

Распахнулась дверь, и порывисто вошла Джулия, продолжая говорить с кем-то в коридоре, должно быть с молоденькой служанкой. Закончив разговор, она закрыла дверь и поспешила навстречу жениху. В двадцать лет Джулия обладала такими пышными формами, словно ей было тридцать, ее красивому телу недоставало тонкости и изящества, но свежее и крепкое, оно дышало молодостью, от него исходило ощущение плотской радости. У Нее была белоснежная кожа, большие темные томно поблескивающие глаза, густые каштановые, красиво вьющиеся волосы, цветущие алые губы. Марчелло, увидев, как она идет ему навстречу в легком костюме мужского покроя, в котором, казалось, тесно было ее пышному телу, вновь с удовлетворением отметил, что собирается жениться на нормальной девушке, совершенно обыкновенной, очень похожей на гостиную, которая недавно доставила ему такое облегчение. И то же приятное чувство, почти удовольствие он испытал, услышав ее голос, тягучий и добродушный:

Какие чудные розы… Но зачем? Я тебе уже говорила, что не надо этого делать… как будто ты в первый раз приходишь к нам обедать.

Она подошла к голубой вазе, стоявшей в углу на тумбе из желтого мрамора, и поставила туда розы.

— Мне приятно дарить тебе цветы, — сказал Марчелло.

Джулия удовлетворенно вздохнула и рухнула на диван рядом с ним. Марчелло взглянул на нее и заметил, что ее пылкая непринужденность сменилась внезапным замешательством — то был несомненный знак охватывающего ее смятения. Вдруг она повернулась к нему и, бросившись ему на шею, прошептала: "Поцелуй меня!"

Марчелло обнял ее за талию и поцеловал в губы. Джулия была натурой чувствительной и почти всегда сама требовала поцелуев у сопротивляющегося Марчелло. Во время поцелуев наступал момент, когда ее агрессивная чувственность нарушала положенный целомудренный характер отношений между женихом и невестой. И на этот раз, когда губы их уже разомкнулись, ее словно обуял порыв желания и сладострастия, и, неожиданно обвив шею Марчелло рукой, она с силой вновь прижалась губами к его рту. Он почувствовал, как язык ее раздвинул его губы и как он быстро зашевелился, крутясь и извиваясь у него во рту. Тем временем Джулия схватила его руку и поднесла к своей груди, стараясь заставить Марчелло сжать левую грудь. При этом она страстно и шумно дышала, как невинное ненасытное животное.

Марчелло не был влюблен в невесту, но Джулия нравилась ему, и эти чувственные объятия всякий раз волновали его. Тем не менее он не был склонен разделять порыв Джулии: ему хотелось, чтобы его отношения с невестой не выходили за традиционные рамки, ему казалось, что большая интимность вновь внесет в его жизнь беспорядок и ненормальность, которые он старался из нее изгнать. Поэтому он довольно быстро убрал руку с груди невесты и потихоньку отодвинулся от нее.

У, как ты холоден, — сказала Джулия, откидываясь назад и глядя на него с улыбкой, — право слово, иногда мне кажется, что ты меня не любишь.

— Ты знаешь, что я тебя люблю, — ответил Марчелло.

Со свойственной ей непоследовательностью она перескочила на другую тему:

— Я так довольна… никогда еще я не была так счастлива… Кстати, знаешь, сегодня утром мама снова настаивала на том, чтобы мы заняли ее спальню… а она переберется в комнату в конце коридора… Что ты на это скажешь?.. Нам надо согласиться?

— Думаю, — сказал Марчелло, — ей бы не понравилось, если бы мы отказались.

Я тоже так думаю… представь себе, когда я была маленькой, то мечтала когда-нибудь иметь такую же спальню… а теперь уж и не знаю, так ли она мне нравится… А тебе нравится? — спросила она одновременно с удовольствием и сомнением, словно боялась его суждения о своем вкусе и хотела, чтобы Марчелло его одобрил.

Марчелло поспешно ответил:

— Очень нравится… комната такая красивая. — Он увидел, что его слова вызвали у Джулии явное удовлетворение.

Переполненная радостью, она чмокнула его в щеку и продолжала:

Сегодня утром я встретила синьору Персике… и пригласила ее на прием… представляешь, она не знала, что я выхожу замуж… она меня засыпала вопросами… когда я сказала ей, кто ты, она заявила, что знала твою мать… встретила ее на море несколько лет назад.

Марчелло не ответил. Говорить о матери, с которой он давно жил врозь и виделся редко, всегда было ему неприятно. К счастью, Джулия не заметила этого и, в силу своего непостоянства, снова сменила тему разговора:

— Насчет приема… мы составили список приглашенных… Хочешь посмотреть?

— Да, покажи мне его.

Она вынула из кармана лист бумаги и протянула жениху. Марчелло взял его и стал читать. Это был длинный список лиц, сгруппированных по семьям: отцы, матери, дочери, сыновья. У мужчин были указаны не только имена и фамилии, но и профессии: врач, адвокат, инженер, преподаватель, а при случае и почетные звания: командор, кавалер. Напротив каждой фамилии Джулия для пущей надежности проставила число составляющих семью: трое, пятеро, двое, четверо. Почти все имена были Марчелло незнакомы, и тем не менее ему казалось, что он давно знает их: это были представители средней и мелкой буржуазии, люди свободных профессий и государственные чиновники, все они, без сомнения, жили в таких же домах, как дом Джулии, с такими же гостиными, с такой же мебелью, у них были дочери на выданье, похожие на Джулию, и они выдавали их замуж за молодых выпускников и служащих, похожих, как он надеялся, на него самого. Он изучил длинный список, останавливаясь на некоторых, самых характерных и самых обычных именах.

Кто такой, например, Арканджели? — спросил он наугад, не удержавшись. — Командор Джузеппе Арканджели, жена Иоле, дочери Сильвана и Беатриче и сын, доктор Джино?

— Никто, ты их не знаешь… Арканджели был другом бедного папы по министерству.

— Где он живет?

— В двух шагах отсюда, на улице Порпора.

— А какая у него гостиная?

Какие ты чудные задаешь вопросы! — воскликнула она, рассмеявшись. — Какой она, по-твоему, должна быть?.. Гостиная, как наша, как другие… почему тебе так интересно знать, какая у Арканджели гостиная?

— А дочери помолвлены?

— Да, Беатриче… а что?

— А какой у нее жених?

Уф… еще и жених… хотя у жениха странная фамилия — Скиринци, он работает в кабинете нотариуса.

Марчелло заметил, что из ответов Джулии никак нельзя было понять, каковы же ее приглашенные. Возможно, в ее представлении у них было не больше отличительных черт, чем на бумаге: это были имена людей уважаемых, ничем не примечательных, обыкновенных. Он снова пробежал список и случайно остановился на другом имени: