Конгрегация. Гексалогия
Шрифт:
– Вы доказали вашу способность противостоять опасности, – кивнул он, – ваше благочестие временами даже чрезмерно; есть некоторые проблемы с субординацией, но это, думаю, в основном по вине обстоятельств и в некотором роде по недоразумению.
– И что же вы предлагаете мне делать? На какое место хотите определить меня?
– Понятия не имею; обсудите это с начальством. Область применения хорошо обученных бойцов в Конгрегации наиобширнейшая. Подумайте. В ближайшие пару-тройку дней я все еще здесь, в ближайшие несколько месяцев в городе; решитесь – дайте знать.
– Я подумаю, – не сразу отозвался фон Зайденберг, и Курт
В тесном зале вновь повисла тишина; Хагнер с хмурой задумчивостью смотрел на свою руку с обвитой вокруг цепью, Ван Ален всецело был поглощен завтраком, сам же Курт предавался сочинительским мукам. Сегодня, когда постояльцы пробудятся, утолят голод и несколько придут в себя, надлежит прочесть им долгую и увлекательную сказку – то, что они должны будут рассказывать всякому, кто поинтересуется происходящим здесь в эти дни и особенно ночи. Предать ли в этой сказке Хагнера смерти или же вовсе вычеркнуть его из повествования, он еще не решил и сейчас прикидывал все «pro» и «contra», пытаясь просчитать возможные последствия того или иного решения.
Когда из-за плотно закрытых ставен сквозь свист ветра прорвался знакомый звук, тишина стала гробовой, все вздрогнули, обернувшись к окнам, и Карл Штефан, побелев, оглянулся на их стол с откровенной паникой в глазах.
– Спокойно, – не поднимая взгляда, произнес Хагнер отстраненно. – Просто волк.
Утверждение правды
… aufer robiginem de argento et egredietur vas purissimum
aufer impietatem de vultu regis et firmabitur justitia thronus eius
(Proverbs 25; 4, 5)[762].
Пролог
В разгар лета на корсиканском побережье было немногим лучше, нежели осенью в центре Неаполя. Или даже скверней, учитывая соленый мокрый ветер, ударяющий в лица и норовящий свалить с ног. Правду сказать, случаются и в этих местах теплые погожие деньки – тогда, бывает, удается не измокнуть до нитки и не проклясть все на свете, пока достигнешь пещеры на самом верху долгой петлистой тропы. К слову, проклинать не стоило лишь ее; Ленца[763] не был в этом убежден, однако подозревал, что, довольно лишь произнести нечто вроде «будь трижды проклята эта чертова пещера» – и приключится что-то не слишком приятное, а если еще присовокупить что-нибудь про «старую каргу», то шансы добраться до места живым чрезвычайно поуменьшатся…
– Почему нельзя жить в нормальном месте, как все нормальные люди?
– О чем я предупреждал? – напомнил Ленца строго, не обернувшись, и Фульво[764], идущий позади, разразился подчеркнуто горестным вздохом.
– Отчего бы этой мудрой женщине не избрать себе более удобно расположенное обиталище? – с показательной любезностью переспросил тот. – Полагаю, немалое количество достойных внимания предложений миновало ее лишь оттого, что потенциальные просители не сумели собрать в себе сил, дабы достичь этого живописного, но крайне малодоступного места.
– Если потенциальные просители поленились втащить сюда свои задницы, следственно,
не столь уж им это было необходимо, – помедлив, отозвался Ленца, пытаясь спрятать шею в воротник. – Логичным продолжением моих слов будет замечание о том, что лезть в гору, мерзнуть, мокнуть и рисковать свернуть себе шею будет лишь тот, кому и вправду есть для чего это делать.– Любопытно, как это делает она сама – в ее-то годах?
– Вот и советую тебе над этим поразмышлять, – порекомендовал он наставительно. – Причем серьезно. Вследствие чего – заткнуться.
– Может, и есть причины на то, чтоб сюда волочиться, – словно его не услышав, продолжил Фульво, пыхтя, точно перекормленный боров. – У тебя. То есть, не пойми неверно, я не хочу сказать, что мне все равно, просто не понимаю, за каким чертом потребовалось мое присутствие.
– Я тоже. Но онрешил, что тебя пора вводить в курс всех дел – и я не перечу. И тебе не рекомендую.
– А я и не прекословлю, – заверил тот серьезно. – Всего лишь интересуюсь. Знаешь, вопросы всякие вертятся в голове, что с этим сделаешь. Что такого стряслось, пока меня не было, если ты стащил меня с корабля и поволок сюда, не потрудившись толком разъяснить подробности? Я уж не говорю о том, что – не дав позавтракать.
– Говоришь, – возразил Ленца, и тот согласился:
– Ты прав, говорю. Я остался без завтрака и хочу есть.
– Ты всегдахочешь есть, Фульво. Но должен ведь даже ты осознавать ситуации, когда о собственном чреве можно забыть хотя бы на время.
– По крайней мере, я желаю знать, из-за чего страдаю. К примеру, если уж откровенно, я слабо представляю, что происходит. В том смысле – что может сделать эта ведьма такого, чего не можешь ты?
– Лесть, звучащая, как оскорбление, – покривился Ленца. – С одной стороны, я велик и страшен, с другой – какая-то старуха лучше меня.
– Ну, я сказал не совсем так. И тем не менее. По какому поводу суета?
– Все по тому же. Я узнал, где сейчас находится документ.
– Ха, – сквозь все более тяжкое пыхтение фыркнул тот. – Это вдруг стало тайной? В руках германской Инквизиции, это знаю даже я, хотя и не введен в курс всех дел.
– Именно поэтому – сообщаю тебе новость: нет, Фульво. Уже нет. Я немало сил издержал на то, чтобы узнать это достоверно, и не только сил.
– Защита?
– Немецкие конгрегаты, или кто там у них отвечает за эту сферу, свое дело знают, – недовольно откликнулся Ленца, на миг обернувшись. – Я не мог пробиться довольно долго.
– Но пробился же?
– Пробился. Только когда совершилась сама передача документа.
– То есть, – подытожил Фульво, – они его не прошляпили, а кому-то вручили сами… И кому?
– Догадайся, – предложил Ленца, и за спиной ненадолго воцарилось задумчивое молчание.
– Да брось ты, – нерешительно и недоверчиво произнес приятель. – Не может быть.
– Как видишь – может. Онтоже был удивлен.
– Да немецкие конгрегаты не доверят этой кукле подсвечник из церкви в глухой деревне.
– Как видишь – доверили кое-что серьезней. Из каких соображений, с какими целями и планами, почему – этого я не знаю. Да, собственно, и не мое это дело, строить выводы. Мне было сказано узнать, и я узнал; о прочем пусть ондумает сам.