Конгрегация. Гексалогия

– Нутро дома, – проговорила та, и он затаил дыхание, когда увидел, что глаза старухи смотрят не на него, а словно внутрь себя. – Большая дверь. Железная дверь. Еще железная дверь. И еще двери. Там много сокровищ. Он входил в комнату с чехлом. Там успокоился, перестал бояться за вещь. Он вышел из комнаты довольным. Больше не боялся. Больше не вижу.

Последние слова старуха проговорила так просто, буднично, что Ленца на миг опешил, не сразу поняв, к чему они относятся. На старуху, как ни в чем не бывало ковыляющую к сброшенной на пол одежде, он взглянул растерянно и спустя миг молчания неуверенно уточнил:

– И это все?

– Ты хотел знать, куда он отнес твою ничейную вещь, – отозвалась та, неторопливо облачаясь. – Я сказала тебе, куда. В комнату с сокровищами в его доме, за множеством дверей. Ты остался чем-то недоволен?

– Нет, – поспешно возразил Ленца, – все вполне понятно. Это я так.

– Стало быть, – затянув шнур на своем потрепанном наряде, кивнула старуха, – настала пора расплачиваться.

– Да, конечно, – спохватился он, снова вынимая мешочек с дукатами. – Сотня, как говорила.

Колдунья вновь уселась подле огня, подогнув под себя ноги, и выразительно указала наземь против себя. Ленца, не без дрожи приблизясь, присел на корточки, распустив завязки, и вздохнул, начав отсчитывать новенькие блестящие монеты. Старуха кивала на каждую, глядя придирчиво и внимательно, и когда на верх внушительной горки звонко упал пятидесятый дукат, перехватила гостя за руку.

Ленца вздрогнул, с трудом преодолев желание немедленно и грубо вырваться, и вскинул взгляд к ней, вопросительно и напряженно уточнив:

– Что?

– Больше не надо, – твердо сказала старуха, коснувшись перстня на его мизинце. – Хочу этот камень.

Ленца поджал губы, мысленно ругнувшись так, что покраснел бы сам, будь он хоть чуть более благовоспитан.

– Этот перстень стоит в три раза больше, – стараясь говорить спокойно, возразил он, и старуха скрипуче рассмеялась:

– Ну, так ведь тебе он достался задаром, а? А уж где его хозяин, ты, верно, ночами припоминать не любишь… Хочу камень.

– Хорошо, – согласился он через силу, с облегчением высвободившись, и, рывком стянув перстень, бросил его на монеты. – Теперь все?

– Иди, – удовлетворенно кивнула та.

Поднявшись, Ленца вышел из пещеры торопливо, не глядя на напарника, и, вышагав в знобкий ветренный воздух, лишь тут вдохнул полной грудью, вытравливая из легких заполонивший их дурманящий дым.

– Так я что-то не понял, – осторожно спросил Фульво, понизив голос и вскользь обернувшись на вход. – Документ у него или нет?

– «Железная дверь и еще одна» и еще куча дверей, – нехотя отозвался он, прикрыв глаза и подставив лицо ветру. – Это императорская сокровищница в Карлштейне.

– Откуда ты знаешь?

– Да все знают, – покривился Ленца, снова глубоко вдохнув. – Еще Карл отгрохал комнату в одной из башен, снабдив ее железными дверями. Утверждал, что в числе прочего в сокровищнице есть подлинное копье Лонгина. Правда ли это, меня сейчас не интересует, главное – там то, что нам нужно… Черт, мог бы и сам догадаться, – раздраженно вытолкнул он, открыв глаза и двинувшись по тропинке вниз. – Куда еще он мог спрятать такую вещь; разумеется, за самые крепкие в замке двери с толпой охраны.

– Зато на смертном одре будет что вспомнить, – нервно ухмыльнулся Фульво, передернувшись. – Бр-р. Даже аппетит пропал.

– Тебе невредно.

– Что теперь? – уточнил тот, неопределенно поведя рукой. – К нему?

– Теперь – да, – вздохнул Ленца, стараясь ступать по каменистой тропке как можно аккуратней. – Что дальше – емурешать; но предчувствую, что веселье только начинается.

Глава 1

Сентябрь 1397 года, Германия.

– In omnibus dubitandum est[765]. В этом вы правы. Сомневаться надлежит во всем, что услышите и увидите; это не просто часть службы, это и будет собственно службой. Вам об этом говорили уже не раз, вы с этой мыслью свыклись, однако настроены более на то, что сомневаться станете, лишь когда услышите «нет». «Нет, не делал», «не был», «не видел», «не совершал». Так обыкновенно бывает. Однако, услышав «да», первым делом следует не порадоваться отлично проделанной работе, первым делом следует усомниться в услышанном. Но при любом случае главное заключается в том, чтобы ваши сомнения вы не выказали ни явно, ни намеком, ни (тем паче!) вслух.

– Даже начальству?

Вопрос прозвучал с самой дальней скамьи аудитории, гулко отдавшись от высоких каменных сводов. Курт обвел собравшихся взглядом, повстречавшись глазами с одним из курсантов, и кивнул ему, позволив себе мимолетную усмешку:

– Порою и начальству. По ситуации.

– У Майнца сказано, – подал голос курсант с первого ряда, – что нелишним будет показать допрашиваемому, что я допускаю некую вероятность его невиновности, каковы бы ни были доказательства обратного. De facto ведь это сомнения в собственной правоте, высказанные гласно, разве нет?

– Ну, для начала – Альберт Майнц святой, но не пророк, – возразил Курт. – А «Психология пытки» не Священное Писание. Несомненно, это труд грандиозный во всех смыслах, однако и Писание надлежит толковать, и к Майнцу также есть «Supplementum[766]», в которые, как легко догадаться, не вошло то, что он попросту не успел написать. Кроме того, Господь наделил вас разумом, использовать который на вашей будущей службе будет весьма кстати. Вы должны будете научиться решать в зависимости от сложившихся обстоятельств, что будет вернее, что д олжно или не ст оит проявлять открыто – благосклонность, безучастие, доброжелательство, равнодушие или сострадание…

– … справедливость и милосердие, – докончил кто-то с неуверенным смешком; Курт кивнул:

– Бесспорно. Однако помните: поступиться можно всем из вышеперечисленного. Всем. Кроме справедливости. Pereat mundus et fiat justitia[767]; невзирая на некоторый extremum, звучащий в этих словах, они все же верны. Спустя три года кто-то из вас (а возможно, и все) получит Знак и Печать следователя. Так будьте готовы к этому – к тому, что ради справедливости придется, быть может, перешагнуть через многое; и через многих. Через других или через себя.