Консерватизм и развитие. Основы общественного согласия

Во Франции, опасаясь растущей популярности Национального фронта, традиционный мейнстрим (как консервативный, так и социалистический) не допустит реформы избирательного законодательства до президентских выборов 2017 г. Победа на них Марин Ле Пен не представляется возможной. Она вполне в состоянии набрать в первом туре более 20 % (вплоть до 30 %) и выйти во второй тур. Однако во втором туре против нее объединятся электораты по крайней мере двух крупнейших партий по принципу «республиканской дисциплины», привычки левого и центристского электората голосовать против «врага справа». Вероятнее всего повторится (хотя и с иным раскладом голосов) сценарий 2002 г., когда во второй тур вышел ее отец, набрав во втором туре 18 % голосов, всего лишь на 1 пункт больше, чем в первом. Его дочь, благодаря свежему и яркому имиджу и отказу от радикализма, сможет набрать существенно больше и в первом, и во втором турах. До президентских и весьма вероятных в том же году парламентских выборов Франция не перейдет на пропорциональную избирательную систему: этого не допустят все системные политические игроки. Однако ситуация, когда одна и та же партия на многих выборах подряд получает столь значительную долю голосов избирателей, но лишь минимально представлена в законодательной власти, входит в противоречие с современными европейскими представлении о справедливой электоральной конкуренции. Если бы переход на пропорциональную систему состоялся, Национальный фронт обрел бы «потенциал шантажа» (давления и влияния на власть), но не «потенциал коалиции»: с ним ее не приемлют ни правые, ни левые. Кроме того, такой вариант возможен не менее, чем через шесть-семь лет, а на столь длительный срок прогнозировать электоральные шансы невозможно.

В странах с пропорциональной избирательной системой новые консерваторы уже обрели «потенциал шантажа», а в ряде случаев близки к коалиционному. Различие между этими вариантами определяется не масштабом электоральной поддержки (при фрагментированных партийных системах эти показатели относительно близки у нескольких партий), а тем, насколько партия воспринимается как договороспособная, т. е. лучшие шансы имеют не крайне правые, а популистские всеохватные партии (недавний пример – успех «Истинных финнов» на парламентских выборах и их вхождение в правительство). Однако при таком сценарии электоральный успех стимулирует партию к переходу на более умеренные и взвешенные позиции ради сохранения или расширения своей электоральной базы к следующим выборам.

Очевидный общий успех нового консерватизма – приостановка глобализаторского тренда, свойственного в последние десятилетия системным консервативным партиям и их возврат к подчеркиванию приоритета «национального» над «глобальным». Однако в целом можно утверждать, что системный консерватизм справляется с последствиями кризиса, по крайней мере в том смысле, что левые в Европе и США не смогли значительно повысить свою популярность, а распространившиеся в последние годы новые левые подходы – более перераспределительные, чем раньше – имели лишь ограниченный успех. При этом в кризис правые смогли эффективно сыграть на своих традиционно сильных сторонах – том же «возвращении к идентичности», разумной фискальной политике, экономии госрасходов и умелом маневрировании в политическом центре [11] .

11

Вывод американского консервативного журналиста Дэвида Брукса. См.: Brooks, David: The Center-Right Moment. International New York Times, 13 May 2015.

Таким образом, по совокупности факторов можно предположить, что новый консерватизм станет существенным фактором в становлении посткризисной Европы. Определение новых рамок как социально-экономической, так и «морально-культурной» политики, поиск путей выхода из кризиса и новой политики европейской интеграции будут проходить под его влиянием, а в каких-то случаях – с его участием. В конечном итоге судьба новых и системных консерваторов будет определяться способностью Запада ответить на вызовы социально-экономического кризиса, что для Европы дополняется необходимостью искать новые подходы к интеграционным процессам. Успешное решение этих проблем скорее всего вернуло бы новый консерватизм на позиции периферийной политической силы или потребовало от него сближения с истеблишментом. Напротив, нарастание кризисных явлений повысило бы шансы новых консерваторов усилить влияние или – в особо острых ситуациях и в странах с пропорциональной избирательной системой – войти в правящие коалиции.

Глава 2 Национальные модели консерватизма

Консерватизм в Германии

Проблематика германского консерватизма рассматривается в книге с двух сторон. Первый раздел посвящен консервативной традиции в германской политической мысли, второй – либеральному консерватизму в послевоенной Германии.

Консервативная традиция в германской политической мысли

Возникновение и основные особенности германского консерватизма

Немецкий консерватизм имеет существенные особенности, во многом отличающие его от консерватизма других стран. В Германию, какой мы ее знаем в исторических границах XIX–XX вв. (со всеми известными изменениями, дополнениями и потерями) словно бы стянулась, сконцентрировалась более обширная страна. По историческим меркам Германия одновременно и стара, и очень молода. О чем же, в принципе, может помнить немецкий консерватор? Самым схематичным образом историю Германии последних двух веков можно представить как борьбу за объединение немецких земель, которая несколько раз кончалась успехом, после чего могучая держава устремлялась к катастрофе. Логично было бы предположить, что немецкие консерваторы всякий раз были среди тех, кто старался удержать соотечественников от слишком радикальных шагов. Однако на деле все выглядело сложнее.

В XIX в. Германия не воссоединялась, но впервые объединялась как национальное государство. Еще в последней трети XVIII в. историк, богослов и философ И. Г. Гердер, много сделавший для становления немецкого национального самосознания, мог говорить о «немецких народах», но при этом считал, что «национальный дух» в немцах еще только предстоит пробудить (Elsner, 2000, s. 49). Призывавший немцев к единству и борьбе с Наполеоном знаменитый философ И. Г. Фихте обращался с речами к «немецкой нации», но даже для него нация еще была тем, что только требовалось создать. Фихте выделял немцев среди других германских народов, потому что они, в отличие от прочих, остались на своей территории и сохранили свой язык, но, будучи, как он их называл, одним из «изначальных народов», немцы должны были овладеть особым государственным искусством и создать себя как нацию. При этом, хотя высшие задачи немцев Фихте считал общечеловеческими, он постоянно обращался к тому главному, что дает человеку нация. Это главное, по словам философа, – посюстороннее бессмертие. Конечно, христианство обещает воскресение, но человек хочет рая уже здесь и сейчас, на земле, а раз в этой жизни ему суждено умереть, он хочет знать, что его существование в чем-то продлится дальше и дальше, когда его уже не будет. Такую возможность дает ему жизнь его народа: «Народ и Отечество как носитель и залог земной вечности и как то самое, что здесь может быть вечным, находится намного выше государства, в обычном смысле слова – выше общественного порядка, каким его схватывает голое ясное понятие и по своему лекалу возводит и сохраняет» (Фихте, 2009, c. 197).

Все эти положения Фихте, строго говоря, не были консервативными [12] , но вошли в позднейший язык немецкого консерватизма: и преувеличенное внимание к государству, и возвеличивание немецкого народа, и радикальный патриотизм являются самоочевидными для большинства консерваторов, хотя часто все эти понятия трактуются ими по-разному. Преклонение перед Фихте отличало выдающегося немецкого консерватора Г. фон Трейчке, о котором речь пойдет ниже. В годы нацизма А. Гелен и Х. Шельски, будущие ключевые фигуры неоконсерватизма в ФРГ, а также радикальный правый теоретик Х. Фрайер неоднократно обращались к трудам Фихте, чтобы обосновать свое понимание государства, народа и патриотизма (Gehlen, Berlin, 1935; Gehlen, 1935, Bd. 2, p. 209–218; Schelsky, 1935; Fichte, 1933).

12

Вообще, отношение к Фихте как отцу немецкого консерватизма достаточно широко распространено. (Ashford A., Davies N. and S., 1991, p. 115). Авторы особенно подчеркивают значение концепции замкнутого торгового государства у Фихте.

Большую роль в становлении консерватизма сыграло и мощное идейно-политическое и литературно-философское движение немецкого романтизма (Schmitt, 1925). Политический романтизм сформировался на волне воодушевления Французской революцией, но впоследствии большинство его представителей были разочарованы в революции и перешли на реакционные позиции. У них мы тоже видим подчеркивание роли государства, воспевание его. Консерватизм и даже реакционность романтиков состоят в том, что в качестве идеального или желательного они называют то, что происходило в глубоком прошлом. В настоящем – революции, разрушение основ. В будущем, если не принять мер, – усугубление этих тенденций. Но зато в прошлом – именно то, что и должно быть. Именно поэтому так важна роль традиции. Активное участие, лидерство в конструировании культурной традиции – типичная задача, которую ставили перед собой многие консерваторы. Конечно, они вовсе не ограничивались воспеванием государства. Романтики болезненно реагировали на современность, на рационалистический эгоизм буржуазного мира. В противовес ему они создавали образ сказочной Германии с доблестными рыцарями, добрыми горожанами, занятыми своими ремеслами, искренним благочестием, а самое главное – с тем органическим единством народа, в котором каждый ощущает себя членом своего цеха, своего ордена, гражданином своего города, своего народа с его языком, сказками, песнями и преданиями.

Консерватизм в Германской империи

Радикальный сдвиг в оформлении немецкого консерватизма произошел в ходе объединительных процессов второй половины XIX в. Одной из ключевых фигур в качестве консервативного идеолога был знаменитый историк Генрих фон Трейчке (1834–1896). Выдающаяся, главенствующая роль Пруссии – центральная тема сочинений Трейчке, который рассматривал другие европейские страны, прежде всего Францию, как изначальных врагов, а другие немецкие земли, прежде всего Баварию, – как недостойных соперников Пруссии. Преклонение перед прусским государством, мощью рациональной бюрократии, признание его притязаний на лучшее, просвещеннейшее, человеколюбивое, связанное с уважением к праву и благоденствием всех сословий правление – все это было старой немецкой традицией. Но Трейчке решил заглянуть не в ближайшее прошлое (например, во времена Фридриха Второго Прусского), а в эпоху куда более отдаленную. Государство тевтонского ордена Трейчке превозносил и считал обогнавшим свое время. Однако орден, на вершине своих территориальных приобретений, пал, оставленный рейхом на произвол могущественных соседей. То же самое произошло с Пруссией и через несколько веков, спустя 20 лет после кончины Фридриха Великого. Вот почему Германии нужно сильное, единое, предводительствуемое Пруссией государство. Трейчке последовательно отвергает все те доводы, в том числе и доводы романтических консерваторов, которые делают ставку на органический, постепенный исторический рост, на благодетельные последствия для Германии ее децентрализации, на преимущественную важность единства языка и культуры, а не государства. Именно государство должно стоять во главе угла, говорит он, и если оно не выросло органически, его следует создать, а культура и язык расцветут именно в едином государстве, которое даст куда больше децентрализации, нежели многочисленные немецкие княжества, которые не едины между собой, зато централизованны внутри. Иными словами: консерватизм Трейчке деятельный, решительный, не воспринимающий традицию как догму, готовый пересоздавать историю (Гусева, 2011).

Этот радикализм немецкого консерватизма имел потом серьезное продолжение. Мы можем лишь кратко упомянуть об антиреволюционной, антисоциалистической направленности высокопоставленной бюрократии эпохи Бисмарка и далее. Это была попытка удержать Германию от того развития, которое можно было наблюдать во многих западных странах. Вообще говоря, многих немцев отличало упорное нежелание признавать, что по меньшей мере часть тенденций в современном им социальном мире носит универсальный характер. Немцы, например, старались доказать, что наука «политическая экономия» не имеет никакой силы в Германии, где просто невозможно себе представить классический английский капитализм. Отношения между наемным работником и капиталистом, говорили они, регулируются в каждой стране на основе сложившихся хозяйственных связей и обычаев; то же относится и к поведению торговцев и т. п.