Константин Великий. Равноапостольный

Константин решил остаться в Сирмии, пока не убедится в надежности иллирийской армии и в том, что Лициний ему больше не угроза. Фауста вместе с Криспом и Константиной отправилась к нему. Модест постарался окружить императорскую семью всевозможными удобствами. Из-за этого и без того неблизкий путь тянулся еще дольше. Внушительный караван из длинного обоза, многочисленной свиты и охраны двигался медленно, совершая частые остановки.

Фауста извелась в дороге. Попытки прислуги развлечь ее постепенно наскучили и стали раздражать. Лишь яркие представления да пышные приемы, которыми императорскую семью встречали в крупных городах и на виллах аристократов, помогали ей немного развеяться.

Крисп почти все время проводил с Лактанцием. Мальчик был очарован наставником. Он усердно учился, открывая для себя мир глазами Лактанция. Фауста обижалась, что пасынок, с которым прежде они были так дружны, теперь совсем не уделял ей внимания. Все разговоры он сводил к тому, что недавно узнал от Лактанция.

Порой Фауста вместе с дочерью приходила послушать его уроки. Крисп жадно ловил каждое слово наставника, непоседливая Константина успокаивалась и засыпала на руках у матери под звуки его мерного голоса. А вот императрица испытывала смешанные чувства. Когда Лактанций преподавал Криспу точные науки, она слушала с интересом, жалея, что в детстве у нее не могло быть такого учителя. Но Слово Божие вызывало у нее то гнетущую тоску, то гнев. Фауста не смогла высидеть ни единого урока, посвященного Богу. Вскоре лишь одно упоминание имени Лактанция начинало злить императрицу. Она твердо решила, что не позволит ему быть наставником ее будущих сыновей. Как бы Константин ни настаивал, Фауста скорее умрет, чем уступит.

Получив недвусмысленные намеки, богачи Сирмия попросили у Константина разрешения организовать и оплатить празднества в честь прибытия Фаусты с детьми. Император оказал им милость. На этот раз торжества удались на славу: гонки на колесницах, театральные представления, пиры для горожан. К концу недели даже бездомные животные воротили морды от объедков.

Воодушевлению, с каким встретили императорскую семью, позавидовали бы многие полководцы, возвращавшиеся домой с триумфом. У жителей Сирмия не было поводов любить Фаусту или детей Константина, они их не знали, им просто хотелось радоваться, наслаждаться жизнью от осознания, что междоусобица закончилась, ее опасности миновали. Веселье захлестнуло город. Казалось, единственным человеком, остававшимся мрачным в эти дни, был император.

Константин покидал Сирмий, чтобы побывать в лагерях полевых войск и осмотреть укрепления вдоль Дуная. Публий Лукиан не подвел. Его люди выявили бунтовщиков, подстрекавших иллирийские легионы к восстанию, и передали их на суд императору. Константин постарался поступить с ними по справедливости, сообразно тяжести вины и весу заслуг. Одних он жестоко покарал, других сослал на дальние рубежи, а третьих отправил в почетную отставку. Легионеры, получив двойное жалованье и оказавшись под твердой рукой Авла Аммиана, присмирели. Собиравшаяся буря рассеялась. Чтобы окончательно сбить спесь с иллирийцев, Константин отправил их чинить дороги, обветшалые крепости и форты у границы.

Император возвратился в Сирмий незадолго до прибытия Фаусты с детьми. Главная из стоявших перед ним задач была выполнена, но вместо облегчения он чувствовал только навалившуюся усталость. Коротая вечера, сидя на балконе с чашей вина и глядя в сад на фруктовые деревья, мраморные статуи и фонтаны, Константин раз за разом мыслями обращался к Лицинию.

Тот проиграл битву, но сохранял шансы выиграть войну. Он мог поднять азиатские легионы, усилить их отрядами наемников, обратиться за помощью к царю персов. Вместо этого Лициний решил вернуться домой. Семья – его дар и главная слабость. Отправляясь на войну, Константин был готов биться до последней капли крови, а противник, получив первый же серьезный удар, отправился зализывать раны. Император представлял, как Лициний делит трапезу с Констанцией, ведя неторопливую беседу, как укладывает сына, как засыпает в объятиях жены. И ему становилось тоскливо.

Он пытался думать о Фаусте, убеждал себя, что скучает по ней. Но непослушное воображение стирало лицо императрицы, а вместо него выводило иные черты… такие знакомые и родные, но оставшиеся в далеком прошлом. Константин тут же вскакивал, тряс головой, делал все, чтобы не позволить этим мыслям завладеть собой. Он топил грусть в крепком вине. Однако ночью Минервина, первая супруга, мать Криспа, все равно прорывалась к нему сквозь тяжелую завесу пьяного сна. В сновидениях она то целовала и ласкала его, то проклинала сквозь рыдания, пока он пытался вырвать у нее из рук малютку сына.

Константин встречал императрицу с детьми, стоя у ступеней дворца. Солнце слепило, играя яркими бликами на позолоченной дверце остановившейся кареты. Он невольно зажмурился. А когда открыл глаза, ему на мгновение показалось, что к нему в мягкой шелковой столе [3] с диадемой в волосах приближается Минервина, вышедшая из его снов.

Фауста, обрадованная, что долгая дорога завершилась, и тронутая радушным приемом горожан, хотела броситься к мужу в объятия, но, сохраняя достоинство, шла медленно и царственно, ведя за руку Константину. Крисп шел чуть позади.

3

Стола – длинная туника со множеством складок, украшенная лентами и скрепленная на талии поясом.

Императрица смотрела на Константина с восхищением. Он стоял впереди, такой высокий, сильный и строгий, облаченный в пурпур и золото. Полководец, не знающий поражений, новый старший август, самый могущественный человек на свете, и никакой Лициний ему неровня. За его спиной, вдоль ступеней, выстроились статные гвардейцы в начищенных до блеска доспехах. Фауста чувствовала на себе восхищенные взгляды аристократов, собравшихся на площади возле дворца. На ее щеках вспыхнул румянец. В эти мгновения она была счастлива.

Но когда она приблизилась, то заметила, как в глазах мужа мелькнуло удивление и разочарование, словно он надеялся увидеть вместо нее кого-то другого. Ее сердце больно кольнуло. Присмотревшись, она поняла, что взгляд императора затуманен вином. Константина, успевшая за год позабыть отца, испуганно прижалась к матери. Супруги растерянно смотрели друг на друга, пока Крисп едва заметно не подтолкнул Фаусту к Константину, прервав нелепую сцену. Опомнившись, император сделал шаг навстречу и оказал императрице подобающие знаки внимания, ласково потрепал по голове дочь и обнял сына.

На пиру Константин был молчалив, опустошал чашу за чашей, почти не ел. Фауста чувствовала себя униженной. Никто из наблюдавших за встречей супругов не придал значения возникшей заминке. Но императрице казалось, что сейчас весь город обсуждает, как ее опозорили. Она усилием воли сдерживала слезы.

В опочивальню Фауста вошла, с трудом переставляя ноги от усталости. Ей хотелось рухнуть в постель и рыдать, уткнувшись лицом в подушку. Вместо этого, приказав прислуге удалиться, она стала ждать мужа. Константин намеренно задерживался. Он прогулялся по саду, искупался в бассейне с теплой водой и лишь затем направился в покои.

Император с досадой обнаружил, что супруга не спит. Она пыталась поймать его взгляд. Константин, глядя мимо нее, молча скинул далматику и подошел к кровати со своей стороны. Ему не хотелось разговаривать. Губы сами плотно сжались. Он чувствовал, что каждое слово будет даваться с трудом. Константин хотел лечь, но Фауста, поборов слабость вместе с подступившей дрожью, спросила:

– Я тебя чем-то разгневала?

– Нет, – буркнул император.

– Я огорчила тебя неосторожным жестом или словом?