Контингент (Книга 2, Шурави)

Покурим. Врачи в госпитале говорили, что на сытый желудок курение не так вредит, как натощак. Да после еды и кишки не так сильно болят. Неловко из термоса горячую манную кашу наливать и есть. С виду - здоровенный парень - и манная каша. Смешно!

С попутчиками повезло. Понимают. Пока выходил, в термос масла добавили. Действительно, кашу маслом не испортишь! Вкусно. Добрые люди. Рассказывают, что с продуктами тяжело, а сами наперебой предлагают поесть то, что с собой в дорогу взяли. А узнали, что нельзя - вот потихоньку масла добавили. А говорили, что со сливочным совсем плохо. Видно, подействовало, что из Афгана, что ранен. Неудобно, но не отбавлять же теперь. Борис смущается, да и люди своей душевности стесняются. На его "спасибо" лишь недоуменно кивнули. Все-таки хороших людей много! А то что вот на кашах посидеть придется, не страшно. Может, даже и хорошо. На продуктах сэкономим. Вот так родителям и сказать. Отшутиться по поводу развороченного живота. Не хватило Борису духу написать, что же с ним действительно произошло, отписался легким ранением, а почему комиссовали?

– так до дембеля ж меньше месяца осталось, что ж государственные денежки переводить на перевоз солдата в даль такую, а потом обратно.

Эх, ладно, сердце сердцем, а все-таки еще сигаретку.

Домики за заплаканным осенним окном тамбура промелькнули. Уютно огоньки светятся в окнах. Из поезда все кажется игрушечным. И деревья, и мосты. Даже города, когда проезжаешь, многоэтажки, стоящие неподалеку, как ненастоящие. Вот эта, что сейчас промелькнула, как две капли воды похожа на его родной дом.

А эти полустанки! Какая прелесть! Жизнь бьет ключом! Уютные такие, родные. Как велика земля, какие разные люди. После уже ставшего привычным Востока, пестрого и шумного, но-таки враждебного, живущего своими традициями, непонятными обычаями, как приятно видеть Родину. Все понятно. Станционные смотрители, здания вокзалов, с их толкотней и суетой, подвыпившими носильщиками и строгой дорожной милицией. Если остановка пять-десять минут, а то и все пятнадцать-двадцать, сколько удовольствия можно получить на одних только привокзальных базарчиках! Пройти, прицениться, повдыхать вкусные запахи вареной картошки, обильно политой пережаренным салом с луком, соленых крепких огурчиков с прилипшими к ним листочкам смородины, маринованных грибков, заманчиво поблескивающих из банок, густо просоленной рыбы, истекающей жирком в газетных листах. Кое-где мужики успевают разжиться самогоном или дешевым вином, и в вагоне начинается небольшое пиршество. Люди угощают друг друга, словно торопятся растратить за время дороги все доброе, что в них есть, и что глубоко спрятано в большинстве из них в повседневной серой жизни.

Борис с удовольствием бродил по рядам импровизированного базарчика, молча осматривал кулинарные прелести русской земли, едва слышно вздыхал и уходил в вагон. Даже если и мог бы употреблять все эти забытые разности, то купить-то все равно не на что было. В кармане тоненькой пачечкой сжались чеки, а от дембельского червонца, что положен по истечению срока службы, здорово не разгуляешься. Хорошо еще в Ташкенте обменял сколько-то чеков, чтобы доплатить за билет в плацкартном вагоне. Проезд солдату до места службы и домой положен бесплатный, но только в общем вагоне. Да и поехал бы в общем, только побоялся, что в толчее той можно повредить раненый живот. Так и ехал. В ресторане договорился с сердобольной старушкой-посудомойкой, и та за его дембельский червонец варила ему раз в сутки жиденькую манную кашу.

На одной из станций в здании вокзала Борис накупил на оставшийся полтинник газет и теперь читал их взахлеб, пытаясь проникнуться, понять новую жизнь Со всех страниц в лицо ему кричало какое-то, вроде бы и старое, но все же новое слово "перестройка", рядом - Горбачев. А что это такое, никак не мог понять из скользких газетных статей. Вроде бы даже смело написано, какой-то хозрасчет, безалкогольные свадьбы, кооперативные кафе, но что к чему совершенно не понятно. Вот и об Афгане. Не, это лучше не надо. Чувствуется одно, что кругом проблемы, проблемы, проблемы... Но сдвиг какой-то произошел. Лишь бы не по фазе. Борис улыбнулся, вспомнив любимую присказку командира роты. Итак, сдвиг произошел. Теперь-то уж точно страна заживет богато и счастливо. Ты смотри, фермеры появились, готовы страну накормить своим трудом. Ух ты, какие перемены! Пока в газетах, потом и в жизни.

Отношения с Америкой потеплели, смягчились. Видимо и правда скоро войска из Афгана выведут. Ох, скорее бы! Сколько ребят еще могут погибнуть или, наоборот, могут быть спасены! За последний год потери, потери и потери, конца и краю им не видать. Сколько горя в семьях! Какие ребята гибнут! Восемнадцать - двадцать лет. Могли бы трудиться, семьи создавать, детишек сколько появилось бы! И опять сердце стукнулось болезненно - эх, Лера, Лера, Валерия! Да и искалеченных молодых парней в Союз вернулось несчитано-немеряно. Как и кто они теперь?

Темнеет за окном. И теперь, вроде, и не окно это, а зеркало. Ой, на себя лучше не смотреть, за дорогу оброс сильно, да и бриться нечем.

Поезд устало втянулся к перрону и, протяжно фыркнув, остановился. Борис подхватил свой вещмешок, перекинул через руку шинель, тепло попрощался с попутчиками, прикрыл локтем живот, чтобы не толканули в кипении людей, вышел из вагона и пошел через здание вокзала к остановке автобуса.

Изменился город. Стал не такой зеленый, может быть, из-за осени, и грязный какой-то. Все равно - яркий и родной. Люди красивые А девчонок сколько! Во, цветник! Учащенно забилось сердце, заколотилось, натыкаясь на острые иголочки. Перехватило дыхание от прилива радости. Жив! Дома!

Здравствуй, мама! Здравствуй, папа! Наконец-то, добрался! Поседели-то как! Морщин прибавилось. Ну, не плачьте, мам, все будет хорошо. Па, ну скажи ты ей!

Уже за первую неделю Борис стал приходить в себя. Отоспался, повидался с друзьями. Говорили, наговориться не могли. Обо всем. Все новости перебрали. Кто из одноклассников куда попал, чем занят. Какие события произошли. Конечно, говорили о войне. Но больше как о службе в армии, чем о том, что было на самом деле. Порассуждали.

– Помнишь, Боря, на классных часах учитель говорил, что не может быть хорошего без плохого, - горячился заводной "философ" Юрка Бабич - третейский судья всех школьных недоразумений.
– Не может быть только один цвет. Будет ночь - будет день. Не может быть только одно зло! Обязательно должно быть добро.

Юрка успокаивался, замечая, что собеседники прислушиваются к нему, закуривал и продолжал развивать свою мысль:

– Ранили тебя, Борька, - плохо, конечно, но ведь ты уже дома. Не ранили бы - еще полгода в Афгане, могли бы и убить. Вот и выходит парадокс. Душманская очередь жизнь тебе спасла!

– Черт! А выходит, что так, - соглашался Борис.

На душе было светло и радостно. В приемной комиссии института приняли его документы на подготовительный факультет. Занятия там начинались в декабре. Сейчас только конец октября. Устроился на временную работу в батину бригаду, даже станок токарный его же дали, на котором до армии успел поработать.

Но и еще не поэтому сладко ныло сердце. Получил вчера письмо от Леры, Леры, Валерии. Не срослось, не сложилось у нее с моряком, вот и едет домой, а Борису кажется - к нему. Но письмо-то прислала. Значит, и к нему тоже.

– Борюшка, сынок, что-то приболела я. Приготовить приготовила, хотела уже и стол накрывать, а масла нет. В магазин хотела пойти, да что-то ноги отказывают. В очереди мне не выстоять, - просительно смотрела мать на сына, Может, ты сходишь? Как себя чувствуешь, сынок?

Очередь была огромная, страшная, серая, хмурая и злобная, как пыльная извилистая дорога в Афганистане. Борис присвистнул. Часа три стоять. За чем очередь? За чем, за чем! За маслом! А вот рядом - люди ждут, когда колбасу привезут. Дальше там, видишь, народ за водку бьется. Борис прикинул, нет, уходить нельзя, место займут.

Через час ожидания заныли ноги, запекло в боку. Отойти покурить? Только недалеко и ненадолго. Вроде бы уже машину разгружают. Сколько? А черт его знает! Если в пачках, то через полчасика начнут продавать. Если на развес - то через час, а то и поболе. Скажи спасибо, что вообще привезли!

Опять курить? Да что тебе не стоится! Мы уже в возрасте, стоим, а тебя, молодого, ноги не держат. Молодежь такая дохлая пошла! Меньше бы курил. Да. Работать не хотят, шляются по городу. Стой, не дергайся. Мы тут с утра стоим и ничего. А тут, смотрите, только подошел - и сразу хочет!

Словно искра попала в пороховой погреб. Перекошенные злобой лица, гневные несправедливые слова о молодых. Шел бы работать! На заводах рабочим по килограмму дают масла. Не нравится, не стой! Ишь, какие! Да все без очереди норовят. Наглые.