Контрольный выстрел

– Попробую.

– Вот и хорошо, - ответил майор.
– Я знал, что мы с тобой договоримся.

В тот же вечер по баракам пошел разговор, что прибывший не так давно из Алмалыкской зоны Жорик - опущенный.

Ночью мужики ворочались на своих койках, боясь уснуть в ожидании разборки. Блатные же собрались в каптерке для хранения рабочего инструмента. Из авторитетов были Борозда и Якорь. Они сидели на сложенных в кучу ватных матрацах. По обе стороны от них расположились те, кто был рангом пониже.

Пригласили и Жорика. Ответ держать.

– Слух пошел, - произнес Якорь.

– Знаю, - ответил Жорик.

– Слух-то откуда?
– Жорик стоял перед ворами и мысленно уже считал минуты, когда кто-нибудь сунет ему перо в живот.

– Неведомо то, откуда слух, - задумчиво сказал Борозда, низкорослый сорокалетний мужик с беззубым ртом. Беззубость - обычное явление во всех тюрьмах и колониях. Борозда отличался тем, что не имел вообще ни одного зуба. Двадцать лет всевозможных отсидок дали о себе знать.
– Но дыма, говорят, без огня не бывает...

– Всякое бывает, - возразил ему Якорь.
– Пусть он сам ясность внесет. Якорь глянул искоса на Жорика.
– Может, неправда все, и зря мы грешим на человека

– Якорь, ты скажи, откуда слух пошел. А я отвечу,- проговорил Жорик.

Якорь с Бороздой о чем-то пошептались. Все окружающие не смели проронить ни звука, пока авторитеты совещались и решали проблему: как поступить с Жориком. Наконец Якорь подал голос:

– Если слух туфтовый, чем ответишь?

– Что хочешь поставлю, - ответил Жорик, хотя не знал, чего может потребовать от него Якорь.

Тот загадочно улыбнулся и вновь наклонился к уху Борозды. На этот раз шептались авторитеты недолго.

– А ну, позови грека, - приказал Якорь одному из своих подручных. Тот мухой вылетел из каптерки.

– Жорик, что будет, если человек докажет свои слова, а ты облажаешься? хитро прищурился Борозда.

– Знаешь, что за это полагается по закону?
– спросил Якорь.

– Знаю, - ответил Жорик.

В случае, если доказано, что кто-то скрывал от лагерного люда свою опущенность, полагается только одно - смерть. Или, в противном случае, смерть тому, кто пустил ложный слух. Опущение - самый тяжкий грех, с ним может сравниться лишь крысятничество - воровство у своих.

Грек появился через двадцать минут. Он вошел в помещение бочком, бегая глазами по лицам присутствующих, нервно теребя в руках кепку.

– Проходи, Ананас, чего стесняешься, - пригласил Якорь.
– Тут все свои, некого бояться.

Грек мелкими шагами вышел на середину комнаты.

– Скажи, Ананас, ты доверяешь своим корешам, кто пригласил тебя сюда? Якорь обвел присутствующих взглядом.

В каптерке стоял стол, а на высоких, до самого потолка, стеллажах хранились инструменты - от пассатижей и стамесок до двуручных пил и топоров. Здесь же валялись костыли - здоровенные гвозди, какими крепят рельсы к шпалам. По этим стеллажам и блуждал сейчас взгляд Жорика.

Похоже, он и впрямь решил прикончить своего обидчика, коим являлся Онасис. Грек, уловив намерение Жорика, стал пятиться к двери.

– Ты чё, раком отсюда выйти хочешь, грек?
– насмешливо спросил Борозда. Стой на месте и не дрыгайся, когда с тобой люди разговаривают.

Грек замер на месте, губы его задрожали, и уже ни у кого из присутствующих не возникало сомнений в том, что грек запорол, или, выражаясь нормальным человеческим языком, совершил ошибку, поступил неправильно. Погнал на Жорика, то бишь оклеветал его.

– Ну, Ананас, ты не ответил. Доверяешь нам или нет? Одним словом, настаивал Якорь.

– Да, - ответил Онасис, еле выдавив из себя звук.

– Очень хорошо, - сказал Якорь.
– Ты трёкнул, что Жорик опущенный?

– Да... то есть нет... то есть мне самому сказали... это.
– Грека заколотило в нервной лихорадке.

– Ананас, тебе чё, холодно?
– недобро улыбнулся Борозда.
– Дык ты согрейся, языком пошевели. Путного есть чё сказать?

Казалось, в каптерке жарко не от того, что на дворе лето и весь день палило жгучее солнце, а просто атмосфера накаляется от сдерживаемых страстей. Взрыв эмоций мог произойти в любую секунду. Каждый, кто был в каптерке, нетерпеливо сжимал кулаки.

– Ты охолонись, Ананас, или согрейся - мне все равно, - обратился к нему Якорь.
– Только дело говори. Кто тебе сказал, что Жорика опетушили?

– Человек один сказал...
– робко начал грек.
– Жорик в ИВС сидел. Ну, там...

– Врешь, сучара!
– спокойно произнес Жорик.

– Цыц!
– рявкнул Якорь.
– Говори, Ананас.

– Ну, человек сказал, что его опустили... За что - не в курсе. Сказал, болтнул.

– Что ж, бывает и такое, - вроде как согласился с рассказчиком Якорь.
– А кто этот человек, что тебе про Жорика сказал? Не мент, я надеюсь?

– Если мент - не считается, - высказал Борозда прописную лагерную истину, что ментам верить нельзя и их слово ничего не стоит.

– Так кто сказал, грек?

– Я... забыл.- Грек опустил плечи и закрыл глаза.

В ту же секунду среди присутствующих поднялся ропот:

– Что значит "забыл"?

– Языком трёкнул - пусть отвечает!

– Чем. ответишь, грек?

– Допустим, забыл, - вновь согласился Якорь.
– Скажи, чем ответишь за базар? Или есть, кто подпишется?

– Не... не знаю.
– Грека трясло.

– Жорик, что скажешь?
– повернулся к Жорику Борозда.

– Ананас гонит, - коротко сказал тот.
– Паскуда.

– Жорик, докажи.
– Якорь вынес своеобразный вердикт, за которым должно было непременно последовать некое активное действие, подтверждающее сказанные слова.

Не столько сила в цене на зоне, сколько воля, и теперь она решала все. Сие качество в почете и на свободе, но проявляется редко. Взгляд Жорика в очередной раз коснулся тяжелого костыля, покоящегося на одной из полок.

Жорик протянул руку и взялся за него.

Ананас, словно ошпаренный, кинулся к двери и стал изо всех сил в нее тарабанить. Дверь оказалась заперта.

– А-а-а!!!
– фальцетом вырвалось из груди клеветника.- Суки! Су-у-ки-и!

На орущего в зверином страхе грека никто не обращал внимания. Все смотрели на Жорика, ожидая, как тот поступит в следующее мгновение. А он поудобнее приладил костыль в ладони и крепче сжал ее.

Лицо во мгновение ока стало бледно-серым, скулы заострились, зубы заскрипели так, что казалось, скрип этот можно было услышать даже за пределами лагеря. К общему удивлению, Жорик направился с костылем не в сторону бьющегося в истерике Онасиса, а к столу.