Контрудар (Роман, повести, рассказы)
Шрифт:
Линейная или же сабельная сотня Громады стояла тут же в Литине. Его встретили, правда, без музыки, но очень тепло. Сразу же велели проверить оружие взвода — ждали инспекцию из дивизии. Сотник не стал даже донимать расспросами. Раз человек притопал на своих из самой Винницы — значит, здоров. А что шея в бинтах, то до свадьбы заживет. Бывало и не такое…
Бойцы потянулись к взводному двору. Шутка — вернулось свое, самое близкое начальство. И не то что из госпиталя, а можно сказать — с того света. Наверное, привезло из Винницы лантух новостей. Ведь рядом с госпиталем и штаб корпуса.
Взводный тревожным взглядом осмотрел подчиненных. За шесть недель ничто не изменилось. Все налицо. Не считая, конечно, суточного
Опытный пропагандист Богуслав сразу же определил, что о Генуэзской конференции, которая должна открыться через каких-нибудь десять дней, знали все. Даже вяловатый казак Жменя из Славуты, который ходил на курсы помощников лекпома и не питал особого интереса к международным вопросам. С пайковой махоркой еще могла быть перебои, но не с печатным словом. «Правда», «Беднота», «Червонный казак» доставлялись исправно.
Усадив людей на завалинку, запорошив всем более чем щедро кременчугского вергуна и сам пуская густой дым изо рта и ноздрей, командир взвода рассказал поначалу то, что услышал у палатной буржуйки от пулеметчика Ивана Запорожца, прошлой осенью раненного в ту самую руку, которая всадила пулю в атамана Палия. Оказывается, царь погнал во Францию целую дивизию своей гвардии. Но те гвардейцы, среди которых был и Запорожец, как только началась революция, сказали: «Стоп!» А главный ихний генерал Фош натравил на гвардейцев арапов, лупил по баракам, из орудий, морил людей голодом. А они ни в какую… Тот Иван, посланный царем вместе с гвардией во Францию, набедовался там…
— Так вот, братва, спрашиваю вас, — по-отцовски убеждал товарищей своих Громада, — как можно верить буржуйству? У себя дома и то не уберегли, не схватили руку эсерки. А что там на чужбине? Много у нас Лениных? Победы победами, а ухо держи торчком. Сволоты хватает — своей, заграничной. А что мы без Ленина? Не думайте, хлопцы, что я собираюсь на этом делать какие-то моменты. А нехай каждый особо и потом все целиком выскажутся. Да! Предъявят свое железное слово…
И тут пошло. Перебивая друг друга, с завалинки казаки брали слово но очереди и вперебой. О том, что вместе с наркомом заграничных дел Чичериным поедет в Геную будто и Ленин, они услышали впервые от взводного. Все в один голос зашумели: «Нет, нет и нет!» Громада, пропустив за три года через свой взвод множество бойцов, всем им внушил сыновнюю любовь к вождю революции. Мало того, во всех трудных обстоятельствах он собирал всех и говорил: «Хлопцы, давайте посоветуемся с Лениным». А уже после того совета требовал от своей боевой единицы в целом и от каждого в отдельности жесткого повиновения и крутой дисциплины.
И вот что там, на глухой окраине Литина, говорили, то и постановили. И запевала Чебот, и отделком Веселуха, и неразлучавшийся со своей безотказной машиной «льюис» пулеметчик Иванчук, и казак Гмызя, и линейный боец Градобоев, и даже вяловатый всадник Жменя.
Постановили: передать думку взвода сотнику, своему политруку и самому комиссару полка. И тут же взводный дал всем людям увольнительную до самого отбоя. Пусть идут по всем дворам, где расквартированы прочие взводы и прочие сабельные сотни — а для этого уже надо податься в Борки, Вонячин, Селище, Литинские хутора, — пусть колотят во все барабаны, гудят во все колокола, бьют боевую тревогу. Пусть тормошат казачью братву и решительно подымают ее на железное слово…
И сам взводный не полез на сеновал. А влекло… Хотя более всего его тянуло в Борки, к доброй душе. Старшина
сотни, старый дружок по шахтным закоулкам, советовал отложить поездку на завтра. А он возразил: «Ленивый дважды делает, скупой трижды платит. А я такой: задумал — сделал…»Верхом на своем Барсучке, — это не то что топать по раскисшей тропке пешком тем же Екатерининским трактом, — взяв отпуск у сотника, подался он на Летичев, в соседний полк. Не было там у Громады дружков. Но стоит гукнуть: «А кто тут из шахтерского края?» — и сразу же отзовется не один десяток боевой братвы. Будь то в первом, в пятом или же в замыкающем — двенадцатом полку червонных казаков.
На хорошем коне, да на хорошей дороге, да при добром настроении легко и радостно проносятся в голове разные мысли. А Громада думал лишь об одном. Вспоминал заметки разные, прочитанные лишь вчера в харьковских газетах. Школа червонных старшин предложила Ленину не ехать в Геную, так как она не может доверять своего вождя старому гнилому капиталистическому миру. Проводилось и такое мнение — Ленин может выехать за границу лишь на мировой съезд Советов…
По дороге то и дело фыркал Барсучок. Едва сдерживая застоявшегося без всадника коня, Громада подумал: «Раз мой дончак расфыркался до нет сил, это к дождю».
Так и случилось. Нахмурилась даль, загрохотало над головой, и сразу же резанул дождь. Да еще какой! Мало того — на повороте у дьяковецкого дубняка шибанула а глаза молния, ослепила всадника. И следом же ударила гроза такой чудовищной силы, что видавший виды боевой конь взводного рухнул с ходу на колени.
После всадник никак не мог понять, как это случилось. С автоматизмом, с каким стрелок, поражая цель, нажимает на спуск затвора, его правая рука метнулась было ко лбу… Так бывало и в юные годы, когда из дальних штолен доносился треск ненадежной рудостойки и глухой шум подземных обвалов.
Благо, всадник прочно держался в седле. И то сунулся уже было всем промокшим до костей корпусом на стриженую гриву коня. От резкого толчка заныла рана на шее. А гроза не унималась. Вспышка — удар, удар — вспышка. Взволнованный дончак шарахался из стороны в сторону, прядал ушами. А взводный, крепче зажав в руках скользкие поводья и обратив мокрое лицо к разбушевавшимся небесам, заорал тем же зычным голосом, каким пользуются опытные сотники на полковых конных учениях:
— Шебурши, шебурши там пошибче… Нашего брата стращали и не такими вертикуляциями… Можешь там, товарищ Илья Пророков, раскатывать по небесным трактам на своей огненной боевой тачанке, швыряться молниями и трещать на всю Подолию громами, а все одно будет по-нашему.
Вскоре показался в сплошном дождевом тумане и Летичев.
Прошло всего лишь два дня. Из Литина комиссар полка звонил в Винницу комиссару корпуса. Сообщил о всеобщем возбуждении среди казаков. Оно передавалось и местным жителям.
А спустя день комиссар полка в Литине услышал в трубочке ликующий голос из Винницы — та «инфлюэнция», оказывается, перекинулась в Гайсин и в Изяслав, в Тульчин и в Немиров, в Староконстантинов и в Проскуров — всюду, где стояли боевые полки конницы.
А в ближайшее воскресенье резвый дончак Громады буйно зазеленевшими лугами, без дорог, по надежно утоптанной с осени еще тропке, нес его хлестко туда, к знакомому двору… И до чего же легко и светло было на душе взводного. Высоко над головой звенели вовсю бойкие жаворонки, а, взметнувшись в недосягаемую высь, голубое небо как бы вторило их чистому голосу. И Богуслав заливался в унисон торжествующим птахам: «Весна-красна настает, у солдата сердце мрет».
Душа молоденького взводного ликовала еще и от того, что за отворотом казачьей папахи вместе с увольнительной лежал свежий номер «Червонного казака». А в нем, прошедшая уже и через большие газеты, крупными литерами была отпечатана волнующая телеграмма: