Контрудар (Роман, повести, рассказы)

— Что, постарела? — спросила сестра Ромашки и тонкой рукой взбила себе волосы. — И я вас не сразу узнала, товарищ Булат.

— Это не мудрено, — чуть смущаясь, ответил Алексей. — Измотал меня сыпняк. А вы, Виктория, должен сказать откровенно, изменились к лучшему. В слободе Алексеевской вы меня потрясли…

— Не будем вспоминать того. Я чуть было не… Может, встреча с Юрой и с вами спасла мне жизнь.

— А косы? Где ваши косы? Я их помню еще по Киеву. Не отстаете от начальницы? — Алексей посмотрел с усмешкой на Коваль.

— Нет. Я тоже болела тифом. И я и моя крошка. Едва спаслись, спасибо Марусе. — Виктория с блестящими от набежавших слез глазами посмотрела на свою начальницу.

— Ну ладно, ладно, Вика, успокойся… Знала бы — не звала б. Я думала, что товарищ Булат передаст тебе живой привет от брата. Ты обрадуешься.

— Как там Юра? — спросила Виктория, достав из нагрудного кармана карандаш и в волнении царапая им ладонь.

— Чувствует себя отлично. Вступил в партию.

— А мы Викторию давно уже приняли в сочувствующие. Скоро будем переводить в кандидаты.

— Может, нужны поручители? — спросил Алексей, взглянув тепло на Викторию. — Да, знаете, кого я встретил нынче в пути? Ту, косую мадам — «соль с пехцем».

— Ах, не говорите мне, Алексей, про эту подколодную змею! Как вспомню, так сразу возникает перед глазами образ ее подручной — ябеды Натали. Мне она причинила много горя и в институте и после… — Глаза Виктории вновь затуманились, голос дрогнул.

— Ну, Вика, ты прямо как мимоза. Дрожишь от малейшего прикосновения… Возьми себя в руки. А ты, Леша, умненько сделал, что направил ее ко мне с запиской. Отличный она у нас работник. — И, желая поднять настроение перестрадавшей женщины, добавила: — Побольше бы нам таких культурных людей.

Виктория в смущении отвернулась к окну.

Коваль, повеселев, скомандовала:

— Ну, опальный, довольно. Пойдем в Ревсовет.

…А поздно вечером Булат с Коваль по утихшим улицам города шли к Днепру.

В окнах одноэтажных домиков мерцали коптилки. Четко отбивая шаг по гулкой мостовой, торопился на пост караул. Высекая искры из булыжников, рысили ординарцы. Улицы, ожив на минуту, снова погружались в мрак и покой. С пустынного берега открывался ночной вид на реку. Подмигивая огоньками сигнальных фонарей, плыли по ней баржи. По недавно восстановленному мосту медленно, с опаской полз железнодорожный состав. Уткнувшись в воду, чернели взорванные махновцами ажурные фермы моста.

— Маруся, как тут хорошо! Хорошо и тихо, — прошептал Алексей.

Они стояли молча. С реки доносился равномерный стук весел в уключинах.

— Леша? Ты чувствуешь приближение весны? Мы никогда не встречали ее вместе. Вот уже апрель, а я здесь первый-первый раз.

Алексей смущенно промолчал.

— Я это так сказала, Леша, просто так. Пойми, что просто так. Хотелось сказать — и сказала. Вот ты уедешь к себе в часть, и ни к чему будут для Марии Коваль и такие прогулки и эти красоты ночного Днепра… Поехала бы я с тобой к Перекопу, Леша, — тихо прошептала она.

— Что же мешает? — спросил Булат, чувствуя на своем плече руку Марии.

— Что мешает, Леша? Работа! Не пустят меня.

Столько было тоски в голосе Марии, столько недосказанного, что сердце Алексея дрогнуло.

Она беспомощно опустила голову на грудь Алексея. Едва слышно прошептала:

— Леша, я так устала ждать своего счастья. Как бы ни сложились наши отношения, я всегда буду желать тебе только хорошего.

48

Едкие, тяжеловесные туманы плыли над Сивашем.

По улицам Первоконстантиновки, несмотря на ранний час, носились во все концы всадники. На траве и на листьях куцых деревьев блестели мелкие алмазы росы. Крымский «гость», появившись в голубом небе, швырнул над селом несколько пролетевших с острым свистом авиабомб. Бойцы, привыкшие к этим врангелевским подаркам, жались с лошадьми к заборам и к стенам домов.

Кавалеристы курили и, как всегда по утрам, оглушительно кашляли.

— Товарищ командир, расскажите, как у вас вчера свидания с улагаевским полковником вышла, — приставал к Дындику Чмель.

— Что вы, ребята, — отбивался моряк. — Нынче хоть и святая пасха, а в одно утро пять обеден не служат.

— Выкладайте, выкладайте, — поддержали Чмеля кавалеристы.

— Уж очень интересный к случаю рассказа выкрутас, валяй, — подбадривал моряка Слива.

— Шо ж, давай, голова, раз народ требует, — убеждал Дындика Твердохлеб.

— Ну так вот, касатики, — начал, улыбаясь, моряк. — Отшился я от эскадрона в балку-лощину. Только хочу спешиться, смотрю, а там уже кто-то трудится. Больно уж в разгар дела вошел. Я гикну, а он, как заяц, да в седло. Нагоняю — да шашечкой по спине…

— Слыхать, больше пониже спины попало, — смеялся, тряся бородой, Чмель.

— В горячке и не разберешь, — лихо сплюнул Дындик.

— Шо-то начальство больно долго совещается нынче. — Твердохлеб бросил нетерпеливый взгляд на окно штаба. — Скорее бы к Перекопу!

— Чувствую — горячий будет сегодня денек. — Дындик, обнажив наполовину клинок, с силой вогнал его снова в ножны.

Чмель, дожидаясь команды «по коням», расторочил фуражные саквы, насыпал в картуз овса и поднес его своей лошади.

— Стараешься, молодец, борода! — похвалил кавалериста Онопко.

— А как же, товарищ командир! Сыпь мешком, не будешь ходить пешком. Под теми Хорлами доброго конька отхватил я у казака. Был у меня закадычный друг, покойный Хрол, царство ему небесное. Нынче мой дружок — эта сивка-бурка, вещая каурка. А без коня солдат страшится и пня.

В штабе, склонившись над развернутыми картами, начальство обсуждало бригадные дела. Полтавчук, в скрипящей кожанке с орденом Красного Знамени на груди, выверял время по часам приглашенного на важное совещание Ромашки. Командир третьего эскадрона, заменивший убитого под Яругой Гайцева, сбросив с наступлением тепла зимний атаманский наряд, в своем английском френче и в мятой красноармейской фуражке с большой красной звездой, сидел скромно в сторонке, ожидал получения задачи для эскадрона.

Заметно окрепший после болезни, с округлившимся загорелым лицом, Алексей, одолеваемый волчьим аппетитом, очищая скорлупу с крашеных яиц, налегал на желтоватый пасхальный кулич.

— Эх ты, — укорял его только-только вернувшийся под Перекоп из Москвы Боровой, — перед боем набиваешь себе брюхо. Знаешь, солдат должен идти в атаку с пустым животом.

— Мне идти не придется, — усмехнулся Булат. — Меня конь понесет. Вы лучше скажите, товарищ комиссар бригады, где же это наш новый комбриг? Говорили, что привезли его с собой… нам же сейчас выступать.