Копейщик

Нашел поваленную березу и решил остановиться здесь. Зная, что березовые сучья, покрытые лишайником, будут гореть очень плохо, надрал с поваленного ствола побольше коры. Вытоптал в снегу площадку для костра и запалил кору. По мере того как кора разгоралась, подкладывал сверху условно сухие, а на деле сыроватые ветки. Провозившись минут двадцать, и еще не раз ободрав кору с дерева, Андрей все же получил чахлый чадящий костерок, и решил этим удовлетвориться. Кипятить чай он не собирался, а для антуража достаточно и этого.

Набулькал в железную кружку водки, достал хлеб, вскрыл консерву, привалился спиной к рядом стоящему дереву, кинув под зад опустевший рюкзак. Сильно замерзшая водка стала маслянистой, но приятней пить ее от этого не стало. Только еще сильнее проявился жесткий вкус технического спирта, из которого ее намешали. Положил на хлеб какую-то рыбную мешанину из консервной банки, закусил, консерва оказалось невкусной, выпил еще, и чтоб забить неприятное послевкусие снова закурил.

Мороз окреп еще больше, костерок тепла почти не давал, но Андрею было лень шевелиться. Он сидел, прислонившись к стволу березы, в одной руке зажженная сигарета, в другой — кружка с водкой. Веки смежались с медленной неумолимостью стронувшегося оползня. Он закрыл глаза и уснул, как ему показалось всего на несколько мгновений, но тем больше его потрясло и ужаснуло пробуждение.

Андрей испытал такой всеохватный страх, что вскочил на ноги. Он завертел головой, пытаясь понять, что его так напугало. Он чувствовал, что что-то не так, и никак не мог сообразить, что же именно. Как бы ни велика была нарастающая паника, когда он глянул вниз под ноги, от увиденного испугался еще больше. Потому что он увидел свое собственное тело. Тело, привалившееся к дереву, синеющее, переставшее дышать, переставшее переплавлять в воду падающие на него снежинки.

Теперь он понял, что не так: у него больше не было тела! Андрей метался вокруг коченеющей плоти, пытался растормошить, поднять, разбудить, закричать, сделать хоть что-то. Но сделать ничего не мог. Он был бестелесен. «Неужели я умер? — в его сознании бился вопрос, — Но я ведь жив! Что же мне теперь делать?»