Корабль-призрак

— Ну, а данная мною клятва?

— От этой клятвы святая церковь может разрешить, и разрешение это вы получите. Вы предоставьте себя в нашу волю, и если в том, что мы вам советуем, есть какой-нибудь грех, то грех этот будет наш! Пока же не будем более говорить об этом; я пойду наверх и, когда Амина проснется, исподволь подготовлю ее к радости вашего возвращения!

«Ждать нового знамения! — рассуждал сам с собою Филипп по уходе патера Сейсена. — Конечно, знамения и чудеса бывают; почему же и не быть новому знамению в подтверждение того, в чем они сомневаются? А что молитвы об упокоении души отца могут быть ему полезны, это не подлежит сомнению. Во всяком случае, если они принимают на себя ответственность, то я остаюсь неповинен ни в чем. Так будем ждать нового знамения божественной воли!» — решил Филипп и вышел пройтись.

Время клонилось к вечеру; солнце садилось. Филипп, незаметно для себя, прошел на то самое место, где он произнес свою клятву. Все кругом было как тогда, и вся сцена ожила в его памяти с невероятною ясностью. Филипп, как тогда, опустился на колени, снял у себя с шеи реликвию, приложился к ней и стал ждать знамения. Но солнце зашло, и ночь спустилась на землю, а знамения не было. Тогда Филипп поднялся и медленно пошел домой.

Вернувшись, он тихонько поднялся по лестнице в комнату Амины, которая теперь не спала, а беседовала с патером. Полог был опущен, и она не могла его видеть.

С сильно бьющимся сердцем Филипп прижался к стене в головах кровати и слушал.

— Вы говорите, что у вас есть основание думать, что вернулся мой муж, — проговорила Амина слабым голосом. — О, скажите мне, какие это основания!

— Мы знаем, что его судно вернулось, и человек, видевший это судно, говорил нам, что все вернулись здоровыми!

— Так отчего же он не здесь?.. Или он не вернулся, или он уже здесь! — сказала она. — Я знаю, что он должен быть здесь, если только он жив! Скажите, патер Сейсен, ведь он здесь! Не бойтесь сказать мне да, но если нет, так это меня убьет!

— Он здесь, Амина, — сказал патер, — здесь и жив, и здоров!

— Ах, Боже мой, благодарю Тебя! Но где же он? Если он здесь, то должен быть в этой комнате, или вы обманываете меня?!

— Я здесь! — воскликнул Филипп, отдергивая полог. Амина вскрикнула, приподнялась, протянула вперед обе руки и вдруг откинулась назад, лишившись чувств. Но через несколько секунд она уже оправилась, подтвердив слова патера Сейсена, что радость не убивает.

Мы обойдем молчанием несколько последующих дней, в продолжение которых Филипп неотлучно находился подле постели больной жены, которая стала быстро оправляться. Когда она достаточно окрепла, он рассказал ей о всем, что произошло, и о своем признании обоим патерам и их решении. Амина, радуясь тому, что Филипп должен был оставаться с ней, присоединилась к мнению патеров, и с того времени долго не было и речи об отъезде Филиппа в дальнее плавание.

ГЛАВА XIV

Прошло шесть недель и Амина настолько оправилась, что гуляла, опираясь на руку мужа, по окрестностным полям и лугам или ютилась подле него на диване в их уютной гостиной. Патер Матиас все еще гостил у них.

Мессы за упокой души Вильяма Вандердеккена совершались регулярно: за них было щедро уплачено вперед; кроме того, значительная сумма была предоставлена патеру Сейсену для вспоможения больным и нуждающимся. Но хотя Филипп был освобожден от клятвы, хотя он подчинился решению патеров и поддавался мольбам и ласкам Амины, тем не менее он внутренно протестовал против своего бездействия и считал себя не правым в том, что пренебрегал или, вернее, как бы забывал о своем сыновнем долге. Амина замечала, что ее муж, как только оставался один, становился мрачен и задумчив, и своим женским чутьем угадывала причину.

Однажды, когда они вместе сидели на зеленом берегу и молча обрывали цветы, расцветавшие кругом, Амина, воспользовавшись удобным случаем, спросила мужа:

— Ты веришь в сны, Филипп? Думаешь, что через их посредство мы можем иметь сношение с чем-нибудь сверхъестественным?

— Конечно, можем, — ответил Филипп, — это нам подтверждает и священное писание!

— Так почему же ты не хочешь довольствоваться снами?

— Но, милая Амина, сны непроизвольны; мы не можем призвать или прогнать их по своему желанию!

— Нет, можем, — возразила Амина, — скажи себе только, что ты желал бы видеть во сне то, что всего ближе твоему сердцу, и ты увидишь!

— Неужели?

— Да! Я имею эту власть, Филипп, хотя никогда не говорила тебе об этом. Я унаследовала ее от матери и еще многое другое, о чем все это время ни разу не вспомнила; ведь ты знаешь, Филипп, что я никогда не говорю неправды. Так вот я говорю тебе, что если ты захочешь, тебе приснится то, чего ты пожелаешь!

— К чему? Если ты действительно обладаешь этой властью, то власть эту получила от кого-нибудь!

— Ну, конечно! Есть такие силы, о которых ты и понятия не имеешь, но которыми у меня на родине часто пользуются. У меня есть талисман, Филипп, который обладает удивительной силой!

— Талисман! Да разве ты занимаешься колдовством! Такие силы не от Бога!

— Я ничего не могу сказать, знаю только, что такие силы существуют!

— Это дьявольские штуки!

— А если бы и так, Филипп! Ваши же патеры говорят, что сила дьявола может проявляться только с соизволения Всевышней Премудрости. Называй это колдовством или чем хочешь, но я положительно не вижу, почему непременно предполагать, что эти силы исходят из дурного источника. Если мы просим во сне предупреждения или предостережения, как нам вести себя в затруднительных вопросах жизни, то, без сомнения, злое начало направило бы нас на злое, а не на доброе!

— Конечно, так, и я знаю, что патриархи получали предостережения свыше во сне; но когда для этого приходится прибегнуть к таинственным средствам и талисманам, то этим мы вступаем в сношения с дьяволом!

— Почему же? Ведь и в вашей религии для достижения известной цели требуется исполнение известных обрядов, хотя бы, например, крещения, и вы не называете это колдовством… Мои намерения благие, ты это знаешь, а потому тебе бояться нечего! — продолжала Амина. — Я прибегаю к известным средствам и приемам, чтобы достигнуть известной цели. Какой цели? Узнать, если возможно, какова воля неба в данном случае!

— А мать твоя часто занималась своим искусством? — спросил Филипп, немного помолчав.

— Нет, насколько я знаю! Но говорили, что она была очень искусна. Она умерла молодой, а то я узнала бы от нее гораздо больше, чем знаю теперь. Но скажи мне, Филипп, разве ты думаешь, что все, что тебе было сообщено, не более, как плод твоего воображения?

— Нет! Ты знаешь, что я этого не думаю!

— А в таком случае, если у тебя могли быть откровения и видения, то почему не могут они быть и у других? И ты ведь тоже не можешь сказать с уверенностью, от кого они исходили: твои патеры уверяют, что это наваждение от лукавого; ты думаешь, что это откровение свыше. На этом основании кто может сказать, кем тебе будет ниспослан сон?

— Это правда, Амина! Но уверена ли ты в своей силе?

— Я уверена, что если Высшему Разуму угодно будет войти в сообщение с тобой посредством сна, то ты или никакого сна не увидишь, или же увидишь нечто, находящееся в связи с тем вопросом, который тебя интересует!

— Если так, то я хочу прибегнуть сегодня же к твоему искусству и хоть во сне узнать, прав я или не прав, потому что ум мой истерзан сомнениями, и я не могу дальше выносить этого состояния!

— Нет, дорогой мой, ни сегодня, ни завтра, — отвечала она. — Пойми, что поступая так, я иду против своих интересов: мне кажется, что сон побудит тебя вернуться к исполнению твоего долга, потому что, признаюсь откровенно, я не согласна с патерами. Но я твоя жена, и мой долг воспрещает мне вводить тебя в обман. С своей стороны, ты должен обещать мне, что если я сделаю это, то ты в награду исполнишь то, что я от тебя потребую!