Кораблики, или «Помоги мне в пути»

Я хотел сказать, что при всем понимании общей беды, эта капля для меня самая родная. Но отец Венедикт вдруг взвыл и бросился за дверь. Там что-то шипело. Я учуял запах горелой пластмассы.

Отец Венедикт вернулся через минуту.

– Чай выкипел, чайник расплавился. Любимый был...

– Это я виноват.

– Оба виноваты, пустились в философию... А другого у меня нет, нечем угостить теперь...

– Спасибо. Я пойду...

– Куда вы сейчас? Мы еще и не договорили, что делать-то.

– Сначала оставлю письмо... там, у камня. Потом пойду по улицам. Может, повезет, увижу!..

Я понимал, что едва ли повезет. Но все же это будет поиск. Будет надежда... А если надежда исчезнет, если узнаю... самое страшное, тогда отыщу и убью Полоза. И пусть меня ловят! Уйду на "Иглу" и там – лет на сто вперед! Потому что в этом времени меня уже ничто не держит... Но... Господи Боже ты мой! В непомерной тревоге за Петьку, в горькой этой тоске я же забыл, что случилось с "Иглой", с Конусом! С Доном и Рухадзе! С нашим общим делом!

Разве можно хоть на миг забыть такое?

И вот оказалось, что можно. Видимо, потому, что того дела, той цели уже не было и все, что касалось Петьки, теперь сделалось не просто главным, а единственным...

От всех этих мыслей я опять обессиленно обмяк за столом. Но отец Венедикт сказал:

– Пишите письмо... – Он принес толстый черный карандаш и деревянную дощечку.

Я суеверно зажмурился: дощечка была такая же, как там, на братских могилах. Отец Венедикт кивнул:

– Понимаю. Но это лучше, чем бумага, надежнее. Неизвестно ведь, сколько там лежать вашему письму.

Я вывел на желтом дереве: "Петька, это я, Пит. Я живой. Найди меня, отзовись..." – и задержал руку. Дать свой гостиничный адрес и номер связи? Что-то подсказывало: не надо.

– Напишите, чтобы нашел меня. Это проще, – посоветовал отец Венедикт. – Уж я-то его не отпущу... А вам нет смысла оставаться в гостинице. Полоз-то на свободе. Дело может кончиться не только дуэлью...

Я написал: "Спроси про меня у отца Венедикта. Он живет в кладбищенском доме..." – и вопросительно поднял глаза:

– Что же мне теперь делать? Тоже оставаться здесь? Я, наверно, стесню вас...

– Не стесните, но... Я вам дам адрес одной своей знакомой, это в старом квартале, укромный дом. Снимите там комнату. Если будут новости, сразу сообщу.

– Спасибо... Отец Венедикт! А всю эту историю, весь его... сволочной план с расстрелом вы не пытались как-то сделать достоянием гласности? Через газеты, через эфир...

– Ну как же не пытался! Но пресса у нас, как известно, абсолютно свободная. Хочет – выступает, хочет – молчит. Тут ей, видимо, кто-то посоветовал, что выгоднее молчать. Чего, мол, делать сенсацию из фантазий свихнувшегося старика. И господа журналисты свободно и добровольно приняли решение помалкивать... Я связался было с небольшой частной телекомпанией, но там, в силу несчастного совпадения, произошла авария передатчика... Одно хорошо: план свой Полоз, видимо, все-таки пока оставил...

– Пока... Вы упомянули о зомби. Значит, этот подонок продолжает свои эксперименты!

– Кто знает... Возможно, это была лишь отговорка, чтобы уломать меня. Ему ведь любого мальчонку угробить – одна радость.

"А если этим зомби был Петька?" – ожгло меня. И пришлось помолчать, сглатывая страх, приходя в себя. Потом я решительно встал. Отец Венедикт не удерживал меня, дал клочок бумаги с адресом.

– Заберите в гостинице вещи и давайте-ка на эту квартиру...

4

С адресом в кармане, с дощечкой-письмом в руке я опять двинулся сквозь кладбищенские джунгли.

Пока мы беседовали с отцом Венедиктом, дождь шуршал за окном, но сейчас перестал. В серости облаков пробивалась солнечная желтизна. Сильно пахло мокрой травой. Брюки внизу и замшевые башмаки у меня промокли.

Я добрался до могилы, прислонил к памятнику дощечку и пошел дальше. Не к воротам, а к ближней стене, где был пролом. Инстинкт подталкивал меня избегать привычных путей.

Через пролом я выбрался на улицу.

Впрочем, улицы в полном понимании не было. Позади меня – кирпичная стена, впереди – глубокий травянистый кювет, а за дорогой – частые тополя и разноцветные пластиковые ангары. И ни души...

Я стал ждать такси-автомат или какие-то другие колеса, потому что ни станцией воздушной дороги, ни входом в подземку поблизости и не пахло...

Скоро я понял – черта с два здесь кого-нибудь дождешься.

Сверху опять мелко забрызгало. Я прижался к бугристому стволу тополя (ощутив к нему что-то вроде братского чувства за могучую толщину).

Наконец показалась машина. Широкий, похожий на такси автомобиль, но неприятного темно-лилового цвета и без фонарика над ветровым стеклом. Явно не таксомотор. Но... остановился. Из-за меня? Едва ли. Слишком далеко, метрах в десяти.

Откинулась дверца, задом выбрался грузный (чуть ли не как я) мужик. Следом стал вылезать второй, странно возился. И вдруг мимо этих двоих комочком выкатился третий. Маленький! Упал в кювет, вскочил, зайчонком кинулся вдоль стены. Явно – в страхе и отчаянии!

Грузный выхватил что-то похожее на старинный «маузер». Второй – в черно-зеленой пятнистой униформе – сдавленно завопил:

– Подожди! Не здесь!..

Оба резко кинулись за мальчишкой. Тот бежал очень быстро, но как-то ковыляюще. И вдруг споткнулся, упал ничком. Охватил затылок, дернулся, заверещал пронзительно, предсмертно:

– Дядечка, не надо!!

И я видел это и слышал. И руки работали сами. "ПП" – наружу (вместе с подкладкой кармана, ч-черт)! Ползунок ограничителя – на ноль девять: так, чтобы не насмерть, но надолго. Муфту излучателя – вперед, чтобы сузить прицельный луч... Рукоятку в две ладони, как в старом фильме-вестерне (учили нас все-таки неплохо). И два горячих выхлопа: ах-х! Ах-х! У таких пистолетов не бывает отдачи...

Грузный сразу зарылся башкой в траву. Пятнистый успел оглянуться и упал у стены навзничь.

Я подошел. Взял у грузного «маузер». Это и правда было пулевое оружие. Я вытащил обойму, высыпал патроны в ладонь, горстью швырнул через дорогу. А пистолет – через стену. В кармане у пятнистого я нашел "ПП" – такой же, как мой. Разрядил, тоже кинул через ограду.

Мальчик лежал все так же, обхватив затылок грязными худыми пальцами.

– Вставай, малыш. Не бойся.

Он чуть заметно шевельнулся.