Корделия

Корделия лежала и думала: "Та женщина на Пасху спросила, не встречались ли мы раньше; потом я отказалась зайти в гостиницу в Нортендене; потом пришлось уволить горничную Веру — мне показалось, будто она догадывается… Все это я сделала для моего сына. Он законный, он в безопасности. Только это и имеет значение. Они ни о чем не догадываются. Никому из них не знакома страшная боль одиночества. Через какое-то время она утихает — не проходит совсем, но становится относительно терпимой; три, четыре, шесть месяцев — и к ней потихоньку привыкаешь. И вдруг — письмо…"

Она помнила его наизусть:

"Я на несколько месяцев еду за границу, — писал Стивен. — Посмотрим, как мне там понравится. Но мне было бы невыносимо уехать, оставив все как есть…

Я вышел из себя и наговорил тебе непростительные вещи. Понимаю твои чувства и надеюсь, что ты тоже попытаешься понять мои. Я едва не сошел с ума — хотел убить тебя!

…Иногда я начинаю сомневаться: действительно ли ты собиралась бежать со мной? Ну да ладно. Посмотрим. Через год я за тобой приеду. Думай обо мне хоть изредка и попытайся простить того, чья единственная вина состояла в слишком большой любви к тебе."

Она прилагала неимоверные усилия, чтобы ожесточиться, забыть его, думать о том, что еще счастливо отделалась… Однако между ними существовала некая психофизическая связь, которую ничто не могло уничтожить. Временами Корделия разрывалась между двумя взаимоисключающими чувствами. Она любила Стивена, но сомневалась в нем; в Бруке она не сомневалась, но и не любила. Конечно, это упрощенная схема, но она была близка к истине. Иногда ей приходило в голову, что не только Стивен обманул ее, но и она его. Их отношения для него слишком много значили, гораздо больше, чем простое физическое влечение. Такого у него не было ни с одной женщиной. Корделия не знала ни минуты покоя.

Сегодня вечером, думая обо всем этом, она впервые почувствовала себя свободной от застарелой боли и спрашивала себя: надолго ли?

Но она отрешилась и от всего остального, стала равнодушной. Безразлично взирала на людей, осторожно ступавших по комнате. Они перешептывались в сумерках, обсуждая будущее ее только что рожденного сына. Ей было все равно. В настоящее время она еще слишком слаба и ощущает лишь пассивное удовлетворение от того, что выполнила свой долг. И завтра, и через неделю будет то же самое. Но в один прекрасный день к ней вернутся былые силы, пройдет это ощущение пустоты, потерянности, летаргического покоя, и тогда эти симпатичные или полусимпатичные люди — дедушки, бабушки, спорившие о том, чей у младенца нос и какое он получит образование, — с удивлением обнаружат, что есть еще один человек, с чьим мнением им придется считаться: не одержимый духом противоречия, но движимый могучим инстинктом самозащиты.

С кровати ей была видна надпись, выгравированная на камине. Хорошо, что мама не заметила. Брук вначале подумал, что она шутит, а убедившись в том, что надпись действительно существует, смутился так же, как и она сама. Его главной заботой было — что подумают слуги? Она не посмела признаться ему, что дала дяде Прайди сто фунтов. Ее бы сочли сумасшедшей.

— Мама, — Корделия дотронулась до руки матери, — ты знала мистера Слейни-Смита до того, как я вышла замуж за Брука?

Миссис Блейк подколола два локона; из небрежной прически тотчас выбились еще три.

— Да, дорогая. Почему ты спрашиваешь?

— Так, просто пришло в голову. Он заезжал справиться, как дела. Кажется, он всю жизнь был… всеобщим другом.

Миссис Блейк бросила быстрый взгляд на обоих мужчин — удостовериться, что они не слышали.

— Да, милочка, — зашептала она. — Ладно, скажу тебе, ты ведь сама стала матерью… Мы с Тедом были дружны еще до того, как я познакомилась с твоим отцом. Подростками мы питали друг к другу нежные чувства. Когда ему исполнился двадцать один год, прямо на празднике в его честь, он сделал мне предложение. За портьерой в кухне викария. Ты ведь знаешь — его отец был викарием церкви в Динсгейте.

— Нет, я не знала, что его отец…

— Тот самый человек, который снес шпиль церкви… ты тогда еще была девочкой… Я посчитала это кощунством; никто не знал причины столь странного поступка. У него было трое сыновей: Чарли (он утонул), Тед и Фрэнк — сейчас он работает на Бриджуотерском канале. Тед всегда питал ко мне слабость. Но давай поговорим в другой раз — я вижу, ты переутомилась. Полежи спокойно и ни о чем не думай.

Корделия выполнила первую часть материнской просьбы, но не могла не думать. Она вспомнила прошлый вторник, как дядя Прайди и мистер Слейни-Смит ссорились за столом в гостиной. Мистер Слейни-Смит показался ей сварливее обычного. Мистер Фергюсон еще не вернулся с фабрики. Первым начал мистер Слейни-Смит:

— Ну, Том, я слышал, ваш высоконаучный труд вот-вот осчастливит человечество?

Дядя Прайди оторвался от виолончели и сверху вниз посмотрел на приятеля.

— Да, он будет опубликован, если вы это имеете в виду. Не надеюсь, что он дойдет до глухих уголков земли. Я также не думаю, что обыватели придут в неописуемый восторг.

— Ну что вы, — возразил мистер Слейни-Смит, — он обязательно дойдет до глухих уголков. У читающей публики замечательное чувство юмора, — он подмигнул Корделии, но она сделала вид, будто не заметила.

— Сколько бы осел ни кричал "иа", — заметил Прайди, — он не может судить о качестве пшеницы.

Глаза мистера Слейни-Смита расширились.

— Но даже ослу под силу отличить зерна от плевел. Не обманывайте себя, дорогой друг. Народные массы становятся с каждым годом образованнее. Им все труднее морочить голову.

— Я тоже так считал — до тех пор, пока не явился мистер Гексли и не проделал свой блестящий трюк.

Слейни-Смит ожесточился.

— Естественно, не всякому дано понять сей величайший ум нашего столетия.

— Из вашего мистера Гексли мог бы выйти недурной адвокат, особенно в деле защиты виновной стороны — с его умением выдать черное за белое. Но как ученый… — Прайди в волнении потрещал пальцами. — А что касается мистера Дарвина…

— Дядя Прайди, — попробовала вмешаться Корделия, — я думаю…

— Что касается мистера Дарвина, то он, бесспорно, выдающийся ботаник, идущий проторенною тропой…

— Если бы вы имели хоть малейшее представление об общих принципах науки… Праздная болтовня старого невежды!

— Проторенною тропой, — повторил Прайди, — протоптанной Уоллесом, Бюффоном, Ламарком, Эразмом и другими. Пройдет еще несколько лет — и явится новое девятидневное чудо, тогда как истинно великие ученые…

— Без сомнения, такие, как вы?

— Вовсе нет. Мои познания ограничиваются одной узкой сферой, однако…

— Ваша скромность меня пугает. Впрочем, великие всегда были склонны недооценивать себя. Необходимо приложить все усилия, чтобы, как только вашей книге будет оказан подобающий прием, убедить вас выйти из безвестности.