Корделия

Мистер Фергюсон открыл крышку часов и подождал, пока стрелки не показали шесть тридцать. Тогда он начал молитву.

"Если грешник отворачивается от греха своего и возвращается на путь истины и добродетели, он спасает свою живую душу. Я признаю, что грешен; грех мой всегда стоит передо мной. Жертва Господня… падшие души, разбитые сердца… Господи, ты не подвергнешь их презрению. Помолимся!"

Светила почти полная луна; голые ветви платана отбрасывали решетчатые тени на окно возле парадной двери. Газовую лампу в холле слегка прикрутили, и тень легла на все лица, из-за чего они казались такими же бледными, как луна. В камине пылал огонь, но всем было холодно.

"От мирского зла, от греха, от обмана и дьявольских козней, от гнева и вечного проклятия… спаси нас, Господи! От сердечной слепоты, от гордыни и суетности, лицемерия, зависти, ненависти и злобы — спаси нас, Господи!"

Неужели он собирается читать текст целиком? В руке Корделии шевельнулась ручонка Яна. Она бросила взгляд на Брука. Ему трудно долго стоять, слабое тело требует покоя. Но он стоял, прямой, напряженный, как тетива лука.

"Да пребудет с нами милость Господня!"

Наконец-то! Большой ли грех — радоваться окончанию молитвы? "Господи, — твердила Корделия свою собственную молитву, — помоги нам, защити от эгоизма и злобы!" Ян затопал ножкой о ковер; Корделия сжала его ручонку, давая понять, что этого делать нельзя.

"Наш вечный Господь, Отец наш Небесный, — продолжал мистер Фергюсон, — который один объединяет людские сердца и сберегает семьи от разлада, от эгоистичных, неправедных помыслов… Благословляем священное имя Твое и молим Тебя усмирить голоса неблагодарных; смиренно молим Тебя даровать нам Твою милость, дабы мы приняли Твой совет и вели спокойную, мирную жизнь вместе, вознося Тебе хвалу и славу, через сына Твоего, Иисуса Христа, Господа нашего. Аминь."

Сели ужинать. Тетя Тиш жаловалась на холодную, сырую погоду. Хоть бы снег скорей выпал… Ей отвечала одна Корделия.

Вставая из-за стола, Брук сказал:

— Папа, мне нужно с тобой поговорить.

Мистер Фергюсон устремил на него стеклянные глаза жителя Олимпа.

— Что ты хочешь сказать?

— Я предпочел бы наедине.

Не говоря ни слова, старик направился в свой кабинет. Брук придержал дверь для Корделии и вошел вслед за ней.

— Ну?

— Послушай, папа, — миролюбиво начал Брук. Это Корделия упросила его так начать — спокойно, апеллируя к разуму. — Я знаю, ты сейчас обо мне плохо думаешь. Может быть, правда на твоей стороне — как знать. Но все равно не разговаривать друг с другом — не выход из положения. Необходимо обсудить возникшие разногласия. Не лучше ли будет, если мы сядем все вместе и поговорим — как можно спокойнее?

— Предпочитаю постоять, — ответил его отец.

— Ладно… Я ездил в Лондон. Встречался со всеми заинтересованными лицами и убедился, что этому проекту суждено осуществиться. Тебя вряд ли интересуют подробности. Главное — я согласился на должность младшего редактора "Вестминстерского бюллетеня" и обещал через две недели приступить к работе. Это уступка: они предпочли бы, чтобы я начал прямо сейчас, но я сказал, что не могу. Я также обещал… вложить в новую газету пять тысяч фунтов, — Брук нервно дернул плечами. — Вот и все.

Все это время Корделия наблюдала за мистером Фергюсоном и поняла, что в глубине души он надеялся, что у Брука не хватит пороху. Теперь в его взгляде что-то изменилось. Что? Неужели она действительно видит там зависть, злость, ненависть? Она резко опустила глаза.

— Ты отдаешь себе отчет в том, что я запретил тебе это делать, Брук? Ты знаешь, я смотрю на это как на забвение сыновнего долга. Пятнадцать месяцев назад я переписал на вас с Корделией половину всей относящейся к красильням собственности. А теперь ты швырнул мне мое великодушие в лицо, бессовестно злоупотребил… моим доверием. Отдаешь ты себе в этом отчет?

— Я смотрю на это с другой точки зрения, но я тебя понимаю. Мне… очень жаль, папа. Но мое решение непреклонно. Другого такого случая не представится.

— Ты хочешь бросить красильни, лишить их управления со стороны тех двоих, кои должны были стать моими преемниками? Тебе безразлично, если они придут в упадок?

— Ты всегда считал, что от меня мало толку, а если и сделал компаньоном, то лишь ради Корделии. Ты всегда высоко ставил ее — но не меня!

— А капитал, который ты собираешься изъять? Хочешь разорить фирму?

— …Из-за такого пустяка она не разорится. Я знаю объем вложений. По моим представлениям, доля каждого составляет восемь или десять тысяч фунтов. Но если ты испытываешь нехватку текущего капитала, можешь привлечь других компаньонов.

— Не из нашей семьи?

— Да, если это необходимо. Но тебе не придется этого делать. У тебя вложены деньги и в другие предприятия. Например, заводы в Уэверли.

Мистер Фергюсон стоял, заложив руки за отвороты сюртука.

— Значит, все, что я говорю, как об стенку горох? Ты не изменишь свое решение? Даже если это разобьет мне сердце? Отвечай честно!

Следы прежних сомнений навсегда запечатлелись на лице Брука, — никакой бунт, никакая независимость не изгладят их до конца. Брук встал.

— Что делать? Наверное, я поступаю не очень-то честно по отношению к тебе, но это не разорит тебя и не разобьет твоего сердца. Если ты уступишь, мы сможем остаться друзьями.

Их взгляды встретились — впервые за целую неделю взаимной вражды.

— Но я не собираюсь уступать, — прошепелявил мистер Фергюсон.

Брук тяжело вздохнул.

— Тогда нам больше не о чем говорить. Мне очень жаль, но я… через две недели уеду отсюда — вместе с Корделией. Может быть, ты возьмешь на себя труд уладить дела в банке — перечислить от моего имени пять тысяч…

— Я не сделаю ничего подобного!

Корделия давно заподозрила, что старик приберегает какое-то тайное оружие, какие-то козыри в рукаве, но Брук этого не почувствовал.

— Мне не нужна вся моя доля, — продолжал Брук. — Но пять тысяч скоро понадобятся.

Мистер Фергюсон повернулся к ним обоим спиной.

— Отлично. Но ты не получишь их от моей фирмы. Ты дал себе труд досконально изучить условия нашего партнерства?

— Какие условия?

— Те самые, которые мы все подписали при заключении договора?

— Ну и что? Партнер есть партнер, хозяин своей доли.

— С некоторыми ограничениями, Брук. Мне очень жаль, что в свое время ты невнимательно читал договор. Пункт девять гласит: ни один из пятерых компаньонов не имеет права изымать без согласия остальных более пятисот фунтов в год. А такое согласие явно отсутствует. Я не хотел к этому прибегать, но… Пока ты ездил в Лондон, я лишний раз удостоверился в прочности моих позиций.