Корделия

Она в мыслях вернулась к Маргарет и долго, много больше, чем за последние два года, думала о ней. Видимо, ее первоначальные подозрения были недалеки от истины. Первую жену Брука убила тлетворная атмосфера этого дома.

Сначала Маргарет. Потом Брук. Кто следующий?

Она не останется здесь — ни одного дня! Быстро уложить вещи и подхватить на руки спящее дитя. Возможно, яд рабства уже проник в его кровь — незаметно для окружающих?

Она еще не решила, как быть со стихотворением Брука. Бесспорно, мистера Фергюсона следовало ознакомить с хорошо обдуманными эпитетами, которыми его наградил собственный сын. Но что-то удерживало Корделию от подобного акта мести. На него и так обрушился страшный удар; прошлого не вернуть. Ах, если бы можно было сорвать с его стариковского лица маску страдания и убедиться, что это всего лишь маска!

Выражение скорбного достоинства…

"Невосполнимая утрата… Он был любящим, почтительным сыном… Богу было угодно на старости лет послать мне новое испытание…" Лицемерие — или правда? Главное, чего сейчас хотелось Корделии, это уклониться от всяких решений. Пусть другие выносят ему приговор, а она слишком разбита, слишком утомлена, чтобы предъявлять обвинения.

Даже если этот человек искренен, он все равно несет гибель всем, кто имел несчастье оказаться с ним рядом.

— Благодарю вас, миссис Торп, вы так добры, что навестили нас. Нет, мистер Фергюсон никого не принимает. Он большей частью сидит у себя в кабинете. Большое спасибо. Разумеется, я передам…

"Теперь я могу уехать, миссис Торп. Как колотится сердце в груди! Еще свежа боль утраты…

Нужно все хорошенько обдумать. Сегодня суббота — целые сутки после похорон. Завтра Ян возвращается от мамы. В понедельник мистер Фергюсон уедет на фабрику. Не может не поехать — ведь он не был там с тех пор…"

— Спасибо, папа, что ты его привез. Я на днях заеду. Он, правда, не причинил хлопот? Ян, милый, какие у тебя прелестные часики!? Неужели дедушка сделал их сам? И неужели они ходят?.. Да, это была кошмарная неделя, но я думаю, худшее уже позади. Все так добры… Ты знаешь, дядя Прайди заболел и не смог приехать на… в общем, поэтому его не было в пятницу. Мы послали ему телеграмму, в ответ он телеграфировал, что сражен приступом ишиаса… Да, я постараюсь устроить себе каникулы. Куда-нибудь съезжу… прямо завтра… но это еще не точно. В крайнем случае я вам напишу. Оставлю записку…

Отец оставался с Корделией до вечера, а когда он уехал, снова пошел снег.

Наступило время вечерней молитвы и ужина. Слуги собрались в холле и смущенно переминались с ноги на ногу. На этой неделе мистер Фергюсон трижды пропускал молитву, а так как его было не кем заменить, Корделия отпускала слуг. Так случилось и на этот раз. Они с тетей Тиш сели ужинать. Она послала Холлоуза за мистером Фергюсоном, но тот изъявил желание поужинать у себя в кабинете. Тем лучше. Хотя в огромной гостиной две женщины казались себе маленькими, незначительными, все же их молчание было исполнено взаимной симпатии и объединяющего горя.

После ужина тетя Тиш пожелала прилечь. С тех пор, как умер Брук, она только и делала, что плакала; даже сейчас ее глаза были на мокром месте, а на кончике носа болталась предательская капля.

Корделия поднялась посмотреть, как дела у Яна, немного поболтала с няней Гримшо и спустилась в холл за вчерашней, еще не разобранной почтой.

В камине почти погас огонь, и Корделии пришлось поворошить еще не до конца сгоревшие куски угля — опять вспыхнуло пламя. Тепло и свет помогают не только от холода. Согрейте руки, пока в душе теплится чувство; извлекайте радость из каждого мига, ибо за стенами — кладбищенский мрак…

Кто-то вошел в гостиную. Мистер Фергюсон.

Глава VI

Он сказал:

— Вы, верно, вините меня в смерти Брука? И во всем остальном?

Перед тем они десять минут сидели молча; Корделия делала вид, будто читает, и лихорадочно подыскивала предлог, чтобы уйти. Мистер Фергюсон уставился невидящим взглядом в огонь. В первый раз за всю неделю они остались вдвоем.

— Вам нужно отдохнуть, — ответила она. — Тетя Тиш легла спать, поэтому я не стала подбрасывать топливо.

— Вы во всем обвиняете меня? Ответьте!

— Я не знаю…

— У меня было три сына, — он тяжело вздохнул. — И только один дожил до зрелого возраста. Это несправедливо. Если бы все они были живы, все было бы по-другому. Вам не понять. Нет… не уходите.

— Что толку говорить…

— Каково ваше отношение к смерти? Что она означает для вас — конец или начало? — мистер Фергюсон уставился на свои руки, желтые и как будто восковые в пляшущих отсветах огня. — Когда мою бренную плоть источат черви — моя душа узрит Господа? "Он восходит и, подкошенный, падает, точно цветок…" У меня было три сына. Три, а не один! Вас с детства приучили ценить семью — вы должны чувствовать…

— Какая теперь разница, что я чувствую?

— Ценность семьи. Ценность преемственности. Я рассказывал — мы родом из Камберленда. Жили в бедности: недоедали, ходили в лохмотьях… Такие вещи сплачивают семью, ибо рождают ощущение враждебности окружающего мира. Мы начали с трех соверенов в кошельке, а через три поколения — видите, чего достигли? Есть чем гордиться. Это не просто мое личное честолюбие — это кредо, это вера. Благополучие рода важнее благополучия одного поколения. Я принес немалые жертвы — истинная правда, хотя Брук… Я думал, он понимает… Это был страшный удар — гром среди ясного неба.

Корделия хранила молчание. За окнами по-прежнему шел снег — бесшумно, крадучись — лишь какая-нибудь предательская капля просачивалась на подоконник.

— Вы сами стали матерью. По меньшей мере, способны понять, что я испытал после смерти Вогена и Джозефа… — он немного поерзал в кресле и вновь устремил взор в огонь. — Они умерли от скарлатины, ею переболели все мои дети и жена. Они были изолированы в спальнях, которые окнами на запад. В те дни здесь практиковал доктор Бэгшоу. Он прописал портвейн каждый час и размоченное в говяжьем соусе печенье. Когда Джозефу стало совсем плохо, я послал за специалистом в город. Узнав, в чем дело, тот воскликнул: "Мистер Фергюсон, по чьему распоряжению… Вы же убиваете своих детей!" Я часто спрашивал себя… — у него перехватило дыхание, и он сделал небольшую паузу.

Корделия бросила на него осторожный взгляд. Мистер Фергюсон воскресил в памяти давно прошедшее — требуя ее внимания, взывая к чувству справедливости.

— Они были очень способные мальчики, особенно Воген. Жадно впитывали знания и впечатления. В то время прогресс не стоял на месте. Уверен — они бы далеко пошли. А насчет Брука я давно понял, что на нем природа отдохнула. Ничего, подумал я, придется подождать. Когда у меня будет внук и он подрастет… Если я и собственник, обстоятельства сделали меня таким. Вот почему я ликовал при рождении Яна.

"Что, если сказать ему?.."

Он продолжал — с неожиданной горячностью:

— Брат Том оказался сплошным разочарованием. Отец мечтал вовлечь его в семейный бизнес, но от него не было проку. Какое-то время считалось, что он станет врачом, но его не хватило даже на это. Умирая, отец оставил нам троим равные доли наследства, оговорив, что контрольные функции остаются за мной. Тогда это могло показаться несправедливым, но он стремился обезопасить будущее. Он позаботился о том, чтобы ни одну часть капитала нельзя было безответственно изъять из дела. Я придерживался того же принципа. Но мне не повезло. Альтернативы Бруку не было — только вы. Когда он вознамерился забрать вас с собой — а также моего внука, — мог ли я не воспротивиться?