Коридор огней меж двух зеркал (Повесть вторая)

С огромным трудом поднял руку к замку, с огромным трудом вырулил со стоянки. Точно во сне - когда каждое движение дается с десятикратным усилием. Однако минуты через две, когда он уже ехал по мосту, далеко не такому ажурному и аккуратному, как издали, это прошло.

Самым большим желанием Питера сейчас было взять номер в первой попавшейся гостинице и отлежаться там, в тишине и темноте. Но у него было еще дело в этом городе, и поэтому он ехал в южные его районы, почти полностью отданные торговым фирмам любых видов, размеров и могущества и с ними - богу Меркурию, который им, как говорят, покровительствует. Тьфу ты, и здесь Меркурий. Бог Меркурий и проект "Меркурий". Позавчера Питером был сделан заказ в одном из здешних магазинов. Ответили, что заказ сложный, потребуется не менее суток на исполнение. В любом случае забирать заказ не следовало лично, но он уже решил, что поедет в "Би-Эм", да и надоело ему шарахаться из-за каждого пустяка. Плевать, все равно его здесь никто не знает. В панорамное зеркало ему до сих пор был виден гигантский, раз в пять больше натуральной величины, макет мини-челнока типа "Гермес", как бы стартующий с одного из трех зданий-близнецов.

А, вот оно что. Меркурий и Гермес - это ж одно и то же. Покровитель торговли, вестник богов олимпийских. И кажется, даже покровитель воровства. Все усложняем, а чуть копни - и вот она, простая ассоциация, плоская и бесхитростная, как мычание. Человек - он и живой-то - существо незамысловатое... Что же мне делать с тобою, Питер ты Вандемир, толстое незамысловатое существо, и с тем непонятным, что стало вдруг с тобою происходить! Не в том даже главная беда, что оно, непонятное, непонятно само по себе, а в том беда, что рано. Рано, слишком рано начало твориться непонятное, а это означает только одно: где-то ты прокололся. Где?

3

– Ты будешь к обеду, милый?

Питер посмотрел на жену, как она присела на краешек плетеного кресла, все еще держа синий стакан, полный, а другой рукою подхватывала его салфеточкой под резное донце. В вазочке сегодня были тминные крекеры, а к ним джем из Бад-Швартау; Элла знала, что такое, на первый взгляд несочетаемое сочетание, Питер очень любит. Он не притронулся к ним. Глянул на темнеющую сторону неба и круглые вершины старых ив на его фоне. Питер с Эллой сидели на широкой открытой террасе второго этажа и считалось, что у них завтрак.

– Еще не знаю. Наверное, нет.

Обиделась. Я отказался что-либо объяснить, я был даже груб, это несправедливо. Хотя с какой, собственно, стати я должен что-то объяснять?

– Итак, - сказал, вытягивая ноги, - в каких еще грехах погряз мир, какие беды грядут?

Элла вздохнула, послушно стала пересказывать. Общее состояние мира хотя и удовлетворительно: имеющие место конфликты благополучно гасятся совместными усилиями сверхдержав, - но, одновременно, в силу отдельных амбиций тех же сверхдержав, в новых регионах грозят разразиться новые конфликты. В ближний космос летаю по-прежнему в основном гражданские, в дальний - по-прежнему в основном военные. Люди так и остались недовольны, что между ними ходят неотличимые от них нелюди, но сделать, кажется, никто ничего не может, и вполне понятное раздражение выливается в студенческие беспорядки в развитых странах и военные путчи в странах развивающихся. Ученые никак не научатся управлять погодой, и дожди происходят там, где нужна сушь, и наоборот. Все требуют приступить, наконец, к изъятию радиоактивных и иных свалок из Мирового океана, но военные и политики противостоящих блоков дружно молчат - похоже, они накидали туда такого, что теперь и сами не представляют, как быть...

– Пити, - во второй раз позвала Элла, - ты слышишь меня?

– Что? Да.
– Он оторвался от созерцания клубящейся теперь уже гораздо ближе тучи.
– Да, конечно, я тебя слышу. И слушаю.

– Пити, что случилось?

– А что случилось? Что вы все заладили - что случилось, что случилось. Ничего. Мог я разлюбить молоко? Прочел, что в зрелом возрасте вредно... вот, представь себе, прочел, да. В каком-то твоем медицинском журнале, от скуки. Русский, кажется, какой-то, только с армянской фамилией...

– Ах, Пити, я вовсе не об этом...

Понятное дело, не об этом. Но и об этом тоже. Выпей он это несчастное молоко, пожалуй, никаких вопросов бы не было. Снова сделали бы вид, что все хорошо. Сколько можно делать такой вид!

– Что поделывает Черноглазка?

– Спит. Она...

– Кто-нибудь интересовался?

– Нет.
– Элла поджала губы.
– Я все же не понимаю...

– И не надо. Это не твое дело - понимать. Я уж как-нибудь возьму этот труд на себя.

Она поставила наконец стакан на стол. Ветер резкими порывами взлохматил ивы.

– Будет гроза, - сказал Питер. Усмехнулся: - Вовсе там, где нужно наоборот. Пойдем в дом. Да и ехать мне уже пора, - добавил поспешно.
– У меня сегодня очень насыщенный день. Очень.

А может, действительно все проще. Мне ведь всегда приходилось уезжать, и она просто никогда не видела и не знает, какой я бываю, когда идет работа. И значит, когда все это, мною затеянное, чем-нибудь да кончится, все, что так вдруг пошло у нас наперекосяк, тоже встанет на свои места? А? Черта с два - вдруг... Сорок пять минут, которые у него были для передышки, истекли.

– Да, мне пора, - повторил он.
– Поцелуй Марту, ну и этого оболтуса тоже. И Черноглазку, когда она проснется. И относительно нее делай, пожалуйста, как я велел. Так. Ну, меня, возможно, не будет несколько дней...

Он тщательно надел заранее подготовленный пиджак и сошел по лесенке в гараж.

– Вы проживете долгую и счастливую жизнь.

"Да?
– подумал Питер.
– И за каким же мне это дьяволом, хотел бы я знать?" Вслух он сказал:

– Вы щедрый человек, док. Ваши рецепты великолепно звучат. А о рекомендациях целительно уже только думать.

– Да. Ха. Ха, ха, ха, - речитативом сказал врач.

(Йозеф Боль, общее обследование и профилактика, вызов - прочерк, код - прочерк, Сиреневая, блок 81-А, Хальдбад, практику оставил четыре года назад; последнее - решающий аргумент. Питер представил себе, как он взялся за нижнюю губу, придающую ему сходство с добрым, ироническим верблюдом).

– Да, я понимаю, - сказал врач.
– Я понимаю вас. И тем не менее. Постарайтесь, пожалуйста, в течение трех недель, ну хотя бы двух, проникнуться искренней заботой о своем организме. Дышать горным воздухом. Играть со старичками в крикет. Ни о чем не думать. Все эти телешарады, "умный круг", газеты, сенсации...

– Я не читаю газет, док.

– А вот это похвально. С медицинской точки зрения - очень, очень похвально... Ну и, разумеется, никаких перепрыгиваний часовых поясов, никаких перегрузок... А? Что вы сказали?

Горный воздух. Неделю назад я наглотался его вдосталь. Боже, всего неделю. Шесть дней.

Питер осторожно застегнул пиджак на одну пуговицу, осторожно повел плечами. Вышел из-за ширмы, китайской, кажется, подлинной, где одевался.

– Я говорю, что мне все у вас нравится. Очень как-то уютно. По-домашнему. Мне представлялось, что в наше время такого уже не бывает.

– Что вы. Мы вечны. Как вечны вы, не выполняющие наших назначений.

– Док, мне чертовски неловко, что я потревожил вас. Но я не знал. Всевышний свидетель - не знал. Мне давным-давно порекомендовали вас, и теперь вот... а вы уже не практикуете. Зато я обязуюсь быть послушным.

Иронический верблюд собрал лоб в морщины.

– Честное слово.

– Угу. Понятно. Хорошо. Безусловно верю.
– Доктор отвернулся, и Питеру сделалась видна одна спина его в вязаной растянутой кофте, которая болталась, как на вешалке, и седые лохмы вокруг желтой костяной лысины.
– А приступы... ваши приступы не должны повториться. По-видимому, они есть результат переутомления. Я тут вам кое-что... дам. Вот, по капсуле через два дня на третий. Если и пропустите ничего страшного, только примите сразу же следующую.