Коридоры кончаются стенкой

Кабаев любил и умел стрелять, но в этот раз он превзошел себя.

— Во! Видали? Видали, как без промаха бьют наши кадры? — хвастливо прокричал Малкин, когда Кабаев всадил в десятку подряд три пули. — Он запросто снимает яблоко у меня с головы. Не верите? — удивился он искренне, хотя врал безбожно. — Попробуйте! Андрианин! Лубочкин! Ну что же вы? Становитесь! Яблоко выберу самое крупное!

— Иван Павлович! — взмолился Кабаев. — Ты что, ошалел?

— А ты молчи, — оборвал его Малкин. — Здесь дело принципа. Если они тебе не доверяют, значит, мне тоже! Я же ручаюсь! Так кто первый? Боитесь? Ну, хорошо, не яблоко. Вот этот арбуз. Он соленый, на голове не расколется. Ну? Нет желающих? Тогда я. Иван! Отмеряй двадцать пять метров.

— Я стрелять не буду.

— Будешь. Я приказываю. Думаешь, я рискую? Ничуть. Я ж тебя знаю.

— Иван Павлович! — попытался утихомирить страсти Лубочкин. — Оставь. Мы искренне верим тебе. Ивану тоже. Но сейчас не надо. Понимаешь?

— Отстань, — Малкин взял арбуз, отошел от Кабаева метров на тридцать, водрузил его на голову. — Стреляй!

— Не могу.

— Не трусь! В случае чего, ты не виноват. Я приказал. Есть свидетели. Стре-ляй!

Кабаев поднял пистолет — великолепный малкинский браунинг, прицелился и опустил руку. Посмотрел в глаза Малкину, улыбнулся. Затем решительно извлек магазин из основания рукоятки, разрядил его, вставил один-единственный патрон в патронник. Стал поосновательней, широко расставив ноги, вытянул руку с пистолетом вперед, взглянул на Малкина. Тот был спокоен, ободряюще улыбнулся.

«Сейчас я тебе, голубчик, потреплю нервы, ты у меня поулыбаешься», — мысленно погрозил он другу и стал делать вид, что подводит пистолет к цели. В момент, когда, казалось, должен был прозвучать выстрел, Кабаев опустил руку. Потоптался на месте, принимая еще более устойчивое положение, снова поднял пистолет и опять опустил, демонстрируя неуверенность, пьяно качнулся и украдкой взглянул на Малкина. Тот стоял бледный, улыбка померкла, а вытянувшееся лицо заострилось от напряженного ожидания. — «Созрел, голубчик. Ладно, прощаю. Итак… спокойно»… — Хмеля как не бывало. Он уверенно подвел пистолет под точку чуть ниже центра арбуза и, удерживая дыхание, плавно нажал на спусковой крючок. Прозвучал выстрел. Кабаев закрыл глаза и замер, опустив руку с пистолетом.

— Видели? — услыхал он счастливый голос Малкина. — Прямо по центру! Выстрел — класс! Понятно?

Смахнув пот со лба, Кабаев, тяжело переставляя ноги, подошел к Малкину, окруженному сотрапезниками, которые, весело переговариваясь, рассматривали арбуз, и вдруг почувствовал, что земля под ногами качнулась и поплыла. Его бросило в холодный пот, подкатила тошнота.

— Что с тобой, Ванюшка? — подхватил его Малкин. — Сдали нервы? Ну, черт, извини. Клянусь, это в первый и последний раз. Возьми себя в руки. Сейчас все пройдет, — он плеснул ему в лицо и на грудь ледяной водой, припасенной «лесником». Кабаев открыл глаза и слабо улыбнулся. — Все! — закричал Малкин, — жив курилка. Вот за это выпьем.

«Лесник» сбегал за бутылкой, мастерски откупорил ее. Пили «из горла», прикладываясь поочередно. И снова стреляли, возбужденно и безжалостно острословя по поводу малейшей оплошности стрелка. Когда размозжили мишени, стали бить по тарелкам. Опасно дурачились и снова пили.

8

Малкин сидел в обнимку с Лубочкиным, пьяно покачивая головой, но что-то беспокоило его, и он то и дело сдергивал руку с плеча соседа и хватался за грудь. Встретившись взглядом с Кабаевым, примостившимся за столом напротив, качнул головой и тяжело вздохнул.

— Сердечко? — участливо спросил Кабаев.

Малкин чуть сдвинул в улыбке губы, подмигнул вместо ответа и вдруг мощно и бестолково запел:

Крутитца-вертитца шар галубой, Крутитца-вертитца над маставой, Крутитца-вертитца — хочет узнать, Чья этта лошадь успела наср…

— Лубочкин! — заорал он неожиданно, осматриваясь по сторонам. — Дмитрий Дмитриевич! Ваня! Где Лубочкин?

— Так вот же он, рядом, — хохотнул Андрианин. — Ты что?

— Не твое дело! — незлобиво огрызнулся Малкин. — Лубочкин! За моего лучшего друга Ваню Кабаева я выпил. Сейчас хочу за тебя! Давай, Лубочкин, выпьем за тебя! Слушайте все! — Малкин шумно поднялся. — Завтра этот человек будет первым секретарем Сочинского гэка! Первым! Понятно? Я так хочу.

— Иван Павлович! — Лубочкин взял его за поясной ремень и потянул вниз, приглашая сесть.

— Не трожь! — Малкин резким движением оторвал его руку. — Слушай меня! Ты, Дима, единственный из того кодла, в кого я верю. В тебе нет комчванства, ты не подхалим. Деловой. Смотришь далеко вперед и оглядываешься назад, как я понимаю, анализируешь ошибки, чтоб их не повторить. Любишь, правда, власть, но кто из нас ее, стерву, не любит. А Колеух это вчерашний день. От него за версту прет троцкизмом. Поеду к Евдокимову и сделаю Первым тебя. Понял? Вместе мы разметаем вражьи стаи, свернем головы всем, кто встанет против нас и против советской власти. Все! — Малкин поднял рюмку, повернулся к Лубочкину. Тот, пунцовея, сделал то же. Затем размашисто и звонко чокнулся с ним и залпом выпил.

— Вот! — прокомментировал Малкин. — Я же говорил? Он даже пьет, как положено пить Первому, — на выдохе и одним глотком. Впо-олне созрел!

Все засмеялись и тоже выпили. На выдохе и одним глотком. Обессилевшие от застолья, не сговариваясь, но дружно, как по команде, выбрались из-за стола, вышли из домика и разбрелись по поляне. Засыпая на обломке скалы рядом с Малкиным, Кабаев ощутил легкое прикосновение чьих-то рук. Его осторожно повернули на бок, и через мгновение вернули в прежнее положение. Обломок скалы показался ему теперь мягче и он заснул.

Когда солнце скрылось за отрогами, потянуло прохладой. Решили на Поляне не задерживаться: у каждого дел невпроворот. Выпили «на коня» и, сытно отрыгивая, пошли «на посадку».

— Может; заночуете, Иван Павлович? — подошел к Малкину «лесник». — Я тут царской рыбки раздобыл. Сварганим ушицы с дымком, а?

— Нет, брат. Спасибо и на том. Рыбку, если не жалко, брось в машину, супружницу порадую. Ну? Пока? Держи тут ухо востро. Договорились?

— Договорились.

— Ну и ладно.

9

Домой вернулись около полуночи. Развезли по домам Лубочкина и Андрианина.

— Знаешь что, — предложил Малкин, когда машина, мягко затормозив, остановилась у горотдела, — я загляну в дежурку, выясню обстановку, а ты подожди здесь. Поедем ко мне. Попьем кофейку, поговорим обстоятельно. Месяц, как ты здесь, а еще толком и не поболтали.

— Я за, — согласился Кабаев. — Только в дежурку ходить тебе не следует. Обстановку выяснишь по телефону. На месте Абакумов, Сайко — пусть управляются. Или я не прав?

— Прав, прав. Конечно, прав. Алексей! — обратился он к шоферу. — Форель отвези ко мне домой. Себе тоже возьми на уху, порадуй детишек. Знаешь, — признался Малкин, когда они остались вдвоем, — я не совсем доверяю Абакумову. Мужик башковитый, но нерешительный. Что у него за каша в голове — черт его знает, но никакой, понимаешь, инициативы. Хотя идей, чувствую, полная задница.

— Он же работает у тебя без году неделю. Присматривается. И осторожничает, конечно. А ты, рад стараться, все взвалил на себя. Оставь за собой общее руководство, дай ему возможность развернуться, а потом оценивай. Да не бей наотмашь за каждую ошибку — получишь и творчество, и инициативу. А недоверие сковывает, разве ты не знаешь?