Коридоры кончаются стенкой

— Ни хрена себе играл, а арбуз на голове?

— Я не думал, что ты будешь стрелять по цели. Думал, догадаешься выстрелить вверх, без риска. Но ты со своей задачей справился отлично.

— Мне ведь было приказано. А приказ начальника — закон для подчиненного. И все-таки, Иван Павлович, если не секрет, как тебе удалось свалить Гутмана, а затем Лапидуса? Насколько я помню, они держались крепко.

— Не секрет, Ваня. Но об этом в другой раз. А сейчас иди в свой закуток. Спокойного утра!

— Нет, я не засну. Тем более после кофе. Еще один вопрос. По-дружески, а?

— Ну, давай, — усмехнулся Малкин, — а то и впрямь не заснешь.

— Вот ты говорил о массовых операциях, об их никчемности и, даже вредности. Я с тобой согласен. Но почему Наркомвнудел так цепляется за них?

— Ты задал трудный вопрос. Я тоже думал об этом. Официально необходимость в массовых репрессиях объясняется обострением классовой борьбы. Но тогда при чем здесь борьба с уклонами? Вероятно, есть разница между борьбой классов в стране и между уклонами в партии?

— Разумеется.

— Тогда почему неурядицы в партии, разногласия между вождями устраняются методами государственного принуждения? При чем здесь Уголовный кодекс? Тем более что пятьдесят восьмая статья не предусматривает ответственности за то, что кто-то в ЦК или вне его имеет мнение, которое отличается от общепринятого?

— Я просил тебя объяснить, а ты задаешь мне вопросы.

— Потому что у меня нет твердого ответа.

— У тебя есть друзья в Наркомвнуделе. Неужели они тоже блуждают в потемках? Уверен, что именно они подбрасывают ЦК эти идеи.

— При чем тут друзья? Кто захочет раскрыться в этой ситуации.

— Ты хочешь сказать, что…

— Что нас с тобой это не касается. С тобой я говорю, как с самим собой. Надеюсь, ты тоже. Но ты дополнил мои сомнения еще одним: действительно, чья инициатива? ЦК или НКВД?

— Если бы НКВД — ЦК давно поставил бы его на место.

— Вот видишь! А что делает ЦК? Принимает решения, которыми полностью развязывает руки НКВД Значит, заинтересован?

— Я бы не сказал так определенно.

— Заинтересован. Ты заметил, как ловко наше краевое руководство списывает на козни врагов все свои ошибки и промахи?

— Конечно. Это его главный козырь.

— Вот! Значит, держать общество в постоянном напряжении выгодно даже с этих позиций. Или я не прав?

— Вероятно, прав.

— Но ведь провалы не всегда результат деятельности краевого начальства. Центр тоже ломает дрова, да еще как неуклюже. Значит, и центру выгодно держать общество в напряжении. Поэтому периодически производятся разоблачения бывших кумиров — политических соперников вождя. Их пропускают через злобную пропаганду и неистовство народных масс и сваливают в троцкизм, как в братскую могилу. А потом начинается борьба с последствиями вредительства. Нам с тобой развязывают руки, и мы крошим. А что делать? Так сложилась наша судьба: либо мы, либо без нас.

— Сколько людей отрываем от плуга, от станка и отправляем невесть Куда…

— Страна строится. Нужны лес, уголь, металл, много чего. Где взять рабсилу, чтобы все это добыть? Вот тут на помощь приходит пресловутый троцкизм.

— Как это?

— Так это! Помнишь вопли Троцкого о милитаризации труда, о создании рабочих армий, ударных батальонов, о слиянии военных округов с производственными единицами? Помнишь?

— Да.

— Сталин материализовал эту идею Троцкого. Властью НКВД он построил концентрационные лагеря, наполнил их дармовой мобильной рабсилой, а во главе великих строек поставил ГУЛАГ. Можно не продолжать?

— Да. Спасибо, что просветил. Признаюсь, я мыслил так же, но полной уверенности не было. Кстати, о Бухарине…

— Спать!

— Пару минут! — взмолился Кабаев.

— Ну?

— Как ты считаешь, были основания для его ареста?

— А как ты думаешь?

— По-моему, он жертва соперничества.

— А по-моему, никакая не жертва. Этот маленький шустрый человечек с блестящими честными глазами и добродушной улыбкой — личность на редкость жуткая.

Разве не он в унисон с Троцким вопил о милитаризации труда? А кто утверждал, что пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала прошлой эпохи? Нет, брат. Мне его нисколько не жаль. Если его завтра все-таки расстреляют, это будет справедливо.

— Сурово ты с ним… И все же, знаешь, я согласен. Мне его непоследовательность не по душе. Ошибается, кается, снова лезет в бутылку, приобретает единомышленников, бросает их на произвол судьбы, идет с повинной… Изворачивается, как проститутка на трапеции.

— Такой он, любимец партии. Ладно, хрен с ним. Я пошел спать, а ты как хочешь.

Кабаев заснул, как только голова коснулась подушки.

Малкин долго и мучительно ворочался. Вспомнился Колеух, и по мере того, как удалялся сон, а в голове утверждалась ясность, росло раздражение против этого человека. Вспомнился пересказанный ему секретарем парткома горотдела Аболиным разговор с Колеухом, который состоялся при утверждении его на бюро горкома: «Аболин? — Колеух посмотрел на меня как-то странно, невидяще, и повел носом, словно принюхивался. — Выдвиженец Малкина, что ли?» «Почему выдвиженец? Я избран тайным голосованием». «Как у вас избирают — мы знаем, — сказал с такой, знаете, ехидненькой усмешечкой. — Вы в связях Малкина с врагами партии и народа Гутманом и Лапидусом разобрались?» «А что нам с ними разбираться? Связи как связи, служебные и не более того». «Вы хотите сказать, что он не выполнял их вражеских указаний?» «Я хочу сказать, что именно он вывел их на чистую воду и разоблачил как врагов». «Ну, это еще вилами по воде писано, кто разоблачил». «Для вас, может быть, вилами по воде. Для нас — очевидно, потому что большинство из нас участвовало в их разоблачении». «Смотрите, как вы бы со своей очевидностью не проворонили врага. Так случается, когда у коммунистов притупляется поэтическая бдительность». «Врага мы не провороним» — ответил я ему недвусмысленно, — «тем более что он, кажется, стал проявлять активность». Больших усилий стоило Малкину сдержаться тогда при Аболине, чтобы не позвонить Колеуху и не наговорить ему резкостей. Оставшись один, он застонал от обиды и дал себе клятву отправить Колеуха вслед за его предшественниками. Прошло уже два месяца, а раненное самолюбие продолжало кровоточить.

Патологическая ненависть к первым секретарям городских, районных комитетов ВКП(б), с которыми по долгу службы Малкину нередко приходилось вступать в тесный контакт, поселилась в его сердце давно. Но особенно ощутимо проявилась в Сочи с первых дней работы в должности начальника горотдела НКВД. Возненавидел он их за серость и лицемерие, за жажду власти, склонность к предательству, за стремление командовать везде и всеми, вершить дела и судьбы единолично и перекладывать ответственность за допущенные ошибки на подчиненных.

В принципе ему было наплевать на то, как строит свои отношения городской или районный комитет с кем бы то ни было. Однако вмешательства в дела НКВД, тем более — в святая святых этой службы — агентурную работу, Малкин допустить не мог.

И когда в первые дни работы в Сочи первый секретарь райкома Осокин потребовал представить ему для ознакомления в порядке контроля личные и рабочие дела агентов, Малкин заявил категоричное «нет». Осокин не смирился. Желание проникнуть в тайны совершенно секретной службы ГО НКВД перебороло здравый смысл и он, не поставив даже в известность Малкина, поднял вопрос об агентуре на очередном заседании бюро горкома партии. Не вникая в суть, поставил вопрос ребром: обязать Малкина представлять в райком полную информацию об агентах и проводимой ими работе по первому требованию ответственных работников городского комитета партии.

Со свойственной ему импульсивностью Малкин соорудил на левой руке комбинацию из трех пальцев и, тяжело опустив ее на стол перед Осокиным, мрачно произнес:

— А вот этого не хотели? Может, вам еще и с присыпочкой? — Он потряс щепоткой над «комбинацией», словно солью посыпал. — А может, кто-то желает еще и камеру в местном ДПЗ с видом на море? Камеру я вам устрою в кратчайший срок даже если не будет на этот счет решения бюро.

Члены бюро, как по команде, опустили головы и затаились, с опаской поглядывая на немудреное малкинское сооружение.