Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

– А где прислуга?

Эльза резко подняла голову, сморгнула слёзы, лицо её некрасиво исказила гримаса ненависти. Злым голосом из перекошенного рта, твёрдо глядя на Вилли, она злобно выкрикнула:

– Мерзавцы! Они сразу же разбежались, как только ушёл Гевисман. Пускай только вернутся! Ползать будут у ног, а я их топтать, топтать, топтать… Свиньи!

– Они не вернутся, - убеждённо заверил её Вилли. – И Гевисман не придёт, - без жалости добавил он. – Кругом русские. Вот они придут, и скоро.

Эльза снова заплакала.

– Что же мне делать? Ты не уйдёшь? Не оставишь меня одну? Здесь так плохо. Есть нечего, только консервы. Холодно. Я сама включала обогреватель, сама, всё сама! Чувствуешь, как тепло в доме?

Она высморкалась в рукав мятого халата и им же вытерла, наконец, слёзы.

– Меня спасало только вино. Наберусь всякой дряни и отключаюсь. Пусть воюют, пусть бросили. Добавлю, когда становится совсем страшно, и ничего не боюсь, ничего не надо. Хочешь выпить?

– Я хочу есть. Почему же вы собаку-то не кормили? Она же подыхает.

– Она сначала лаяла, а потом замолчала. Я забыла, - спокойно объяснила хозяйка. – Я боялась выходить. Я сама здесь умирала, а ты про собаку. Меня тоже бросили здесь, чтобы я сдохла. Никогда не прощу этого Гевисману. Дай мне вон ту бутылку.

Гауптштурмфюрер подал. Стаканов чистых не было. Эльза с усилием, но уже и с опытом отвинтила пробку, бросила её в мойку, приложилась к горлышку, забулькала. Красная струйка потекла из уголка рта там, где недавно ещё текли слёзы, и падала на то же место на халате.

– Ладно, корми. Я посижу здесь, не буду тебе мешать. Я знаю, ты – хороший, не то, что Гевисман. Свинья! Нет, пойду, умоюсь. Только ты не уходи! Не уйдёшь?

– Не уйду, не уйду, - успокоил Вилли, – идите, я скоро управлюсь и позову.

– Нет, я сама приду. Я тебя караулить буду. Ты – хороший, но я тебе не верю.

И ушла. Он слышал её шаги в ванную, шум воды, которой не было, как Эльза утверждала, потом она поднялась наверх и там затихла.

– 13-

Засучив рукава, гауптштурмфюрер включил плиту, газ в баллоне был, включил водогрейку, вода в ней тоже была. «Прекрасно! Первым делом нужно снова подкормить Рекса». Теперь он вывалил в кастрюлю сразу две банки собачьих консервов, добавил воды, подогрел слегка, хорошенько размешал, подумал и влил немного вина из початой бутылки, оставленной Эльзой. «Давай, Рекс, выправляйся и берись за своё дело. Ты, как никогда, нужен». Вместе с подогретой едой гауптштурмфюрер взял бутылку, пошёл к выходу. Постоял у запертой двери, послушал – тихо, открыл, вышел и осмотрелся. Никого. Рекс уже стоял на вихляющихся ногах и смотрел на него внимательно и строго.

– Как дела? Ожил?

Пёс даже слегка завилял хвостом. Он почуял тёплый запах еды и пошёл навстречу Вилли, сосредоточившись на кастрюле.

– Сейчас, сейчас. Наберись терпения.

Вилли вылил подогретую мясную тюрю в собачью миску, сходил и налил в освободившуюся кастрюлю воды, добавил туда вина и поставил рядом с едой. Рекс уже вовсю уплетал, не останавливаясь, разбрызгивая месиво и пачкая скулы.

– Поаккуратнее, дружок. Ты же – аристократ. У тебя наград больше, чем у Геринга.

Он снова оставил пса без привязи и вернулся в дом.

Вода нагрелась, можно было браться за уборку. В грязи есть не хотелось. «Значит, Гевисман не появлялся. Следовательно, ему пришёл конец в сгоревшем бронетранспортёре. Иначе бы пришёл, наверное, у него есть, что взять здесь, да и Эльза». Он вспомнил немногие жёлчные рассказы Эльзы о Гевисмане, свою долгую службу под его началом без права какого-либо вмешательства в его жизнь, и постоянное попрание прав и достоинства Вилли, самодовольство Гевисмана, переходящее в хамство, и не пожалел о его смерти. Многолетнее истязание личности свободного человека, низведённого фактически до рабской сущности, вылилось, в конце концов, в выстрел по бронетранспортёру. Вилли отчётливо вспомнил, как из дырки в броне повалил густой чёрный дым, а бронетранспортёр дёргался от рвавшихся внутри боеприпасов. «Всё. Со старым покончено». Вымыв посуду и тщательно протерев кухонный стол и плиту, гауптштурмфюрер нашёл половую щётку и подмёл пол. «Совсем другое дело». Работа успокаивала, приводила в порядок мысли, обращённые в пока ещё недостаточно пережитое прошлое, но он уже знал, что будет делать дальше. Он выполнит приказание Виктора, тем более что это последняя воля погибшего, он обязан её выполнить, да и лучшего всё равно не придумать.

«Что б такого поесть?». Вилли ещё раз изучил съестные запасы, выбрал консервированную ветчину в большой прямоугольной банке, поколебавшись, добавил копчёную свиную колбасу в смальце, упечатанную в керамическую плотно закрытую посудину, достал зелёный горошек, дольки лимона в мёде, ананасный сок. Покопавшись, нашёл в овощном ящике ещё целые картофелины, проросший лук, почерневшую морковь. Вспомнил жалобы Эльзы. «Ничего себе, нечего есть!» Осталось управиться с набранным. «Картошку поджарим, люблю жареную картошку! Да ещё с горошком. А вот и сковорода. На смальце. То, что надо. Ветчину – в эту кастрюлю, слегка посолим, добавим смальца, а сверху – нарезанные морковь и лук и несколько долек лимона, закроем поплотнее, и пусть потушится. Ей много не надо, пусть только попарится. Картошка поджарится, рядышком подогреем колбасу, а потом уже, тоже рядышком, положим горошек. Чёрт, как хочется есть!». Пока на плите жарилось и парилось, гауптштурмфюрер приготовил тарелки, вилки, ножи, поставил отмытые бокалы и в центр стола – бутылку мадеры. В высокие стаканы налил сок.

– Эльза! Кушать подано! Эльза! Спускайтесь, есть хочется.

– Минуточку. Я ещё не готова.

«Чёрт бы тебя побрал, кукла гевисмановская! Уже снова набралась гонора, всё забыла, порченое нутро всё равно лезет наружу». Пришлось ждать минут десять. За это время он сходил в ванную, умылся, посмотрел в зеркало и не узнал себя. На него глядело осунувшееся и заросшее щетиной лицо взрослого мужчины с отчётливыми морщинами на лбу и от носа ко рту, раньше их, вроде бы, не было. «Вот это да! Надо бы побриться». Бритва нашлась. Процедура оказалась болезненной, щетина трудно поддавалась забывшим рукам и тупой бритве. Чертыхаясь и напрягаясь, он кое-как соскоблил появившуюся вдруг обильную и грязную растительность. Смочил лицо одеколоном. Из зеркала на него посмотрело ещё более незнакомое и очень худое лицо загнанного кретина с неживыми глазами. «Господи, когда-нибудь всё это кончится?». Вернулся на кухню.

– Эльза! Мне надоело ждать!

– Не забывайся, Вилли. Подождёшь.

Она спустилась.

– Какой ты нетерпеливый. Не могла же я выйти к обеду в беспорядке.

Да, теперь она была прежней. Локоны подвиты, ресницы и брови подведены, губы подкрашены, щёки подрумянены, глаза излучали уверенность и спокойствие. Она надела синее блестящее платье под цвет глаз, открывавшее её полные белые руки до плеч. Поверх глухого стоячего ворота спускалось на высокую грудь жемчужное ожерелье.

– Вы, как всегда, неотразимы. Гевисман не стоит вас. Будь я на его месте, никогда не оставил бы вас одну.

Она милостиво улыбнулась, привыкшая к комплиментам как к обязательному обрамлению своего существования.

– Забудем о нём. Ну, чем ты хочешь меня накормить? Учти, что я страшно голодна. Всё съем и напьюсь.

– Обязательно напьёмся, - согласился Вилли.

– Ты же не пьёшь?

– С вами я на всё готов.

Она снова улыбнулась, исподлобья посмотрела на него долгим взглядом:

– Запомним.

Вилли разложил на тарелках поровну, и Эльза не возражала, налил вина себе и ей, она увидела наклейку с названием, поморщилась, но снова промолчала.

– Прошу!

Гауптштурмфюрер отодвинул её стул, помог ей сесть и сам уселся напротив. Было даже как-то торжественно: для Вилли - потому, что он впервые был в роли главного лица за столом в этом доме, да ещё напротив красивой женщины, о возможной доступности которой он никогда и не думал, для неё - потому, что приятно возвратиться, хотя бы на время, в прежнее привычное состояние собственной неотразимости и власти над мужчиной, которому нравилась, она это видела и чувствовала.

– За что выпьем? – спросила, подняв бокал.