Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 2

– Так: дробь 3, 25 патронов, пойдёт, - ознакомился с коробкой Кравченко. – А это что? – указал рукой на котомку деда.

– Сухариков узял, заварки и цукору трохи, - послушно ответил смирившийся со своей долей безропотный арестант.

– Готово, - доложил подбежавший Рудич. – Дистанция – 30 шагов, цель – большая банка из-под тушёнки на столбике, экран – стена этого сарая.

– Пошли, - скомандовал руководитель стрельб. – Ты – с нами, - громко приказал Владимиру, застывшему в одиночестве у студебеккера. Опер неизвестно когда и как испарился.

Кравченко, как ни молод и неопытен он был, как ни затупилась его нервная система, постоянно искрившая о загубленные судьбы врагов народа, заметил, конечно, что приятель Марлена, ради которого они припёрлись на эту вымершую враз автобазу, заставленную сдохшими грузовиками, один из которых безнадёжно пытался оживить этот приятель, не очень-то обрадовался их появлению, даже не попытался скрыть досады и неприязни и к командиру, и к команде, а значит – и ко всей организации, в которую они входили. Похоже, что ему совсем не светило это знакомство. А раз так, то пусть здешние думают: не арестован, вместе с ними, значит, принадлежит к тем, кто арестовывает. Заречётся тогда отвлекать от дела спецработников ради непонятной прихоти.

– Годится, - одобрил он выбор Рудича. – Стреляем по очереди. Промазавший выбывает, победителю – от каждого по кружке пива. Марлен – первый, за ним – ты, - ткнул пальцем в сторону Владимира. – Не мешкать и не отвлекаться, ехать пора.

Он даже порозовел от предвкушения соревнования, от игры, которой, наверное, лишён был в детстве, да и по возрасту ещё годился для игр, не без основания надеялся, что будет пить пиво он, так как постоянно тренировался в подвальном тире Управления и считался одним из лучших стрелков своей оперчасти. В этом не сомневались и подчинённые, поскольку вряд ли кто-нибудь из них мог решиться перестрелять непредсказуемого молодого командира. Он хорошо изучил возможности своих и потому намеренно поставил Марлена первым, и тот, конечно, сразу смазал, посетовал, оправдываясь, на неизвестное и некачественное оружие, облегчённо успокоился и отошёл ближе к банке, чтобы ставить на место в случае чьего-нибудь попадания. Одностволка деда, однако, работала нормально, и это доказал следующим выстрелом Владимир. Следом за ним промазал ещё один, а двое попали в цель. Не промахнулся и затейник соревнования.

– Отойдём на десять шагов дальше, - поставил он новое условие для четверых оставшихся претендентов на пиво.

Стреляли в прежней очерёдности, а значит, Владимир – первым. Уже давно не державший в руках никакого оружия, он при первом выстреле волновался, но, почувствовав, что ружьё в норме и результат зависит от стрелка, успокоился, не торопился, с удовольствием ощущая прохладу плохо отшлифованного приклада, и даже притормаживал себя, что со стороны казалось неуверенностью, долго удерживал в прицеле изрешечённую и покоробленную банку, когда-то вмещавшую помощь тех, кто послал его с обратной миссией, наконец, плавно нажал на сравнительно мягкий спуск и спокойно наблюдал за далёким отскоком цели от точно и кучно врезавшейся в неё дроби. От выстрела следующего за Владимиром спортсмена банка покачнулась, подвинулась, но устояла. Третий снайпер смазал по-настоящему. Кравченко оправдал ожидания.

Таким образом, претендентов на первый приз осталось двое – двое не соперников, а врагов, и было бы естественнее им стрелять друг в друга, а не в ржавую банку. Особенно неожиданным финал оказался для фаворита, не сомневавшегося до сих пор, что завоюет приз быстро и малой кровью, и совсем не ожидавшего, что оспаривать его придётся у приятеля Марлена, не для того включённого в состав участников соревнования. А тот вдруг и на самом деле чуть не сдался, не поддался, чтобы не усугублять и без того напряжённую ситуацию. Но вовремя вспомнил Варю, представил себе, что видит в прицеле убийцу, и решил победить во что бы то ни стало, не прикончить, так унизить самоуверенного выродка, обещающего стать законченным палачом.

Дистанцию увеличили ещё на десять шагов. Первым, как и раньше, стрелял Владимир. Он уже прицелился и готов был нажать на курок, но остановился, сообразив, что на таком расстоянии надо бы сделать поправку на снижение траектории полёта заряда от недостаточной убойной силы ружья, выстрелил немного выше банки и свалил её разреженным роем дробин. Кравченко тоже, в отличие от предыдущих выстрелов, долго целился, но это ему не помогло: он не знал охотничьих хитростей, поскольку охотился только с дальнобойным боевым оружием и только на людей, и промазал. Лицо его медленно посерело, словно покрываясь пеплом, а на скулах выступил нездоровый румянец злобы, он бросил безвинное ружьё наземь и быстро направился к машине. Все, не оглядываясь на победителя, оставшегося без честно заработанного приза, заспешили следом, торопясь, взгромоздились внутрь неизвестно как не распухшего виллиса, мотор взревел, машина сделала лихой полукруг, визжа и кренясь, чуть не опрокидываясь, и вылетела за ворота, оставив за собой напуганную тишину.

Первым пришёл в себя дед Водяной. Он подобрал одностволку и оставшиеся патроны и, не взглянув на недавнего любимца, оказавшегося среди тех, кто грубо и безжалостно насмеялся над старостью, сгорбившись, поковылял к себе в будку. На сцене всё в тех же декорациях разбитых и разобранных машин остался один главный герой.

– 4 –

Альберт Иосифович знал, конечно, о наезде непрошеных гостей. Да и как не знать, когда они нагрянули с таким шумом. Он выглянул в окно, увидел выбравшихся из виллиса военных и решил, что заехали за какой-нибудь запчастью, что случалось довольно часто, и, следовательно, старший из них скоро появится в кабинете, оставалось только ждать. Причин для тревоги не было. Она стала нарастать тогда, когда вместо старшего военной команды к нему ворвался перепуганный Филонов. Отвислые щёки его тряслись, а водянисто-голубые глаза чуть ли не вылезли на лоб.

– Чего вы сидите?! – прокричал он. – Там – НКВД!

Шендерович не обратил внимания на форму военных, для него все они были одинаково неинтересны, а с НКВД, слава богу, вообще никогда не приходилось сталкиваться близко, и потому посмотрел на взволнованного и неизвестно почему замандражировавшего коротышку, волей горкома навязанного им в секретари парткома, а заодно и в начальники ОК, с равнодушием и плохо скрытым презрением, хотя беспокойство, рождённое взъерошенным видом вестника неприятной новости, стало овладевать и им, спросил:

– И чего же им надо?

– Вы и узнайте! – с негодованием выпалил всё более взвинчивающий себя партлидер, стирая обильный пот с голой головы. – Это ваша обязанность как первого руководителя предприятия.

– А где директор? – спросил Шендерович, совсем недавно встречавшийся с начальником и обговоривший с ним план первоочередных грузоперевозок.

– Его нет, - зло ухмыльнулся Филонов, довольный тем, что расхлёбывать кашу с НКВД придётся не в меру гонористому и властолюбивому главмеху, пытающемуся даже парторганизацию подмять под себя. – Сегодня и завтра он занят в горисполкомовской комиссии по финансированию восстановительных работ. Вы за него.

– Почему же он меня не предупредил?

– Торопился, просил меня сделать это.

Вот так всегда: как какая-нибудь пакость, так директора нет, и устранять её приходится Шендеровичу. А стоит только незаменимому Фирсову выйти на работу, как сразу же: «Почему ваши помощники подают дурной пример подчинённым, и какие меры вы намерены принять к нарушителю дисциплины?». Конечно, Фирсов со своими запоями становится уже нестерпимым. Рано или поздно он подставит своего благодетеля. Был бы на работе – не пришлось бы самому заниматься с НКВД-шниками. Шендерович удручённо вздохнул и поднялся из-за стола, но из кабинета вслед за Филоновым не вышел, остановившись у дверей, повернул назад, подошёл к окну, выглянул и увидел только застывший виллис с неподвижным шофёром и больше никого.

Главное – не спешить. Особенно с неприятностями. Первым хорошо оказаться рядом с успехом, а к неприятностям спешить не к чему. Он ничего не имел против Матросовых, даже с удовольствием пропускал их вперёд – такие люди-бульдозеры нужны, но сам в их числе быть не хотел и очень злился, когда подталкивали к этой роли, напирая на мозоль патриотизма и партийности. К тому же жизненный опыт подсказывал, что неприятности имеют свойство рассасываться, терять остроту, если их не тревожить и не ворошить в нетерпении. Они достаются первым, нетерпеливым, а последним остаётся анализ, установление причин и раздача наказаний.