Король холопов
Шрифт:
– Король возвращается? – спросил наконец хозяин еле державшегося на ногах гостя.
– Вы еще до сих пор ничего не знаете? – произнес Рава.
– Ради Бога, скажите в чем дело! Говорите… Были какие-то печальные слухи, – проговорил Вержинек.
– Вскоре это уж ни для кого не будет тайной, – с тяжелым вздохом воскликнул Кохан, – случилось несчастье! Возможно, что Господь еще нас убережет от самого страшного…
– Король еще жив? – ломая руки, спросил Вержинек.
– Слава Богу, жив… – лишь страшно мучается.
Кохан, все время стоявший, бросил шапку на стол и в изнеможении опустился на скамью, находившуюся поблизости; от волнения он весь дрожал. – Говорите же, ради Бога, что же случилось с нашим повелителем! – воскликнул ошеломленный Вержинек. – Его постигло несчастье? Он заболел? Скажите мне… Мы не верили слухам…
Кохан, низко склонив голову, проговорил:
– Мы на обратном пути остановились в Пжедборе. Это было как раз в праздничный день, в Рождество Пресвятой Богородицы. Король и не думал об охоте, но его уговорили. Несчастный день и несчастный час…
И король, прослушав обедню, отправился на охоту. Вы знаете, какой он охотник. Проходят месяцы, он и не думает об охоте, но если он очутится в лесу, услышит лай собак, звук рожка, увидит убегающего от погони зверя, тогда он несется стрелой, не взирая ни на какие препятствия, и летит, позабыв обо всех и обо всем. Так было и в этот злополучный день в Пжедборских лесах. Олень промчался перед глазами короля; за ним гнались ловчие с псами и с копьями; король пришпорил коня, а лес был густой, усеянный опрокинутыми колодами… Я во весь дух поскакал за королем, не спуская с него глаз. Вдруг я потерял его из виду, он как бы в землю провалился… Мчусь дальше и с ужасом вижу; лошадь растянулась на земле, король рядом с ней, но левая нога прижата лошадью. К несчастью нога попала на сухую, острую ветвь, которая вонзилась в ногу. Прибежали другие охотники, подняли лошадь; король, искалеченный и обливающийся кровью, не смог подняться. К несчастью оба врача, сопровождавшие нас в путешествии, на охоту не поехали, а остались в Пжедборе. Кое-как мы платками перевязали ногу и задержали кровь, лившуюся ручьями. Пришлось устроить носилки и нести его на руках, потому что и речи не могло быть о том, чтобы посадить его на коня. Несчастный страдалец шутил и смеялся над раной, но мы видели, что он скрывает мучительную боль. Наскоро послали ловчего предупредить врачей, чтобы выехали навстречу. Известие о несчастном происшествии всех поразило, как молния; начали припоминать о том, что капеллан не советовал охотиться в такой праздничный день… Но было слишком поздно вспоминать об этом совете. Короля пришлось очень осторожно нести, и мы медленно продвигались вперед. Пол дороге встретили обоих врачей, торопившихся нам навстречу. Если бы прибыл только один из них, то, возможно, король был бы уже теперь на ногах.
Кохан вздохнул и среди царившей тишины продолжал:
– Вы их обоих знаете…
Мистера Генриха и господина Мацея. Оба этих ученых любят короля, но живут друг с другом, как кошка с собакой. Стоит одному сказать, что это белое, как другое заявляет, что это черное. Мистер Генрих считает Мацея неучем, а Мацей считает чужеземца фигляром. Один верит в мудрость науки, другой говорит, что только у народа сохранился секрет о средствах, служащих для здоровья. Мистер Генрих придумывает различные лекарства, а Мацей все представляет натуре человеческой… Они никогда ни в чем не пришли к согласию, и у них дня не проходит без спора; они даже ссорятся из-за кушаний короля, которые ему можно дать. Но мистер Генрих более искусен в лечении ран, и Мацей должен был ему уступить пальму первенства.
Во время этого рассказа, прерываемого вздохами, Вержинек и чиновник Миклаш выражали признаки нетерпения и беспокойства, и, наконец, Миклаш не выдержал и воскликнул:
– Боже мой, нужно было немедленно отвезти его в Краков, если бы даже и пришлось на руках нести! Ведь он нашел бы тут прекрасных врачей, хороший уход и все, в чем он нуждается…
– Король и сам вначале настаивал на том, чтобы его отвезли в Краков, в его замок в Вавеле, – произнес Рава, – но мистер Генрих запретил и прописал покой. Из-за раны появилась лихорадка с бредом…
По ночам он издавал крики и болтал всякий вздор. А вы знаете, как король боится, чтобы не подслушали его болтовни во время бреда.
Вержинек, взглянув на Раву, понял, что последний не хочет рассказывать о том, что король во сне стонал и издавал жалостные крики, припоминая историю Амадеев и пророчество.
– Когда, благодаря стараниям мистера Генриха, жар уменьшился, мы перевезли его в Сандомир. Так как король не мог перенести тряски экипажа и сильно от нее страдал, то мы, сменяя друг друга, большую часть пути несли его на носилках и медленно доплелись до замка. Хотя мы заблаговременно дали знать туда, чтобы проветрили и протопили комнаты, потому что осенью воздух в старых и нежилых помещениях бывает невыносимым, однако, когда мы прибыли в замок, то не нашлось места, куда поместить короля; в некоторых комнатах запах сырости, в других пронизывающий холод… Мы там недолго оставались, потому что король торопился в Краков. Здоровье его начало поправляться, и он перестал слушаться строгого мистера Генриха, который велел ему побольше отдыхать, поменьше есть и запретил мыться в бане. Король рассердился на старого врача, утверждая, что чувствует себя уже совершенно здоровым. Этим воспользовался Мацей и, желая прислужиться королю, начал доказывать, что лучший врач это натура, указывающая больному, что для него годится, и если король чувствует аппетит, то пусть спокойно ест все, что ему нравится. Не взирая на запрещение мистера Генриха и прислушиваясь к советам Мацея, король отправился в баню. Когда мистер Генрих узнал об этом, то схватился за голову. Но это еще не все… Так как все хотели услужить королю и знали, что он очень любит фрукты, то ему принесли множество груш, яблок, орехов. Между врачами произошел
спор: Генрих утверждал, что фрукты могут вызвать повторный жар, Мацей настаивал на том, что они освежают и охлаждают. Король послушался Мацея и после бани, наевшись фруктов, в ту же ночь начал бредить… Нас охватила страшная тревога, а врачи пуще прежнего стали спорить и ссориться, так что Генрих хотел уехать. Каждый из них взваливал вину на другого. От сильного жара короля начала мучить жажда, и он начал требовать воду. Генрих запретил, а Мацей разрешил дать воды, сколько ему будет угодно, говоря, что это вызовет перелом в болезни. Когда королю дали воды, Генрих заявил, что снимает с себя всякую ответственность. Вскоре мы и сами заметили, что положение короля становится все хуже и хуже. Король, немного придя в сознание, требовал и торопил привезти его в Краков. Воевода любельский, живущий по дороге, пригласил нас заехать к нему, чтобы отдохнуть, и мы перенесли туда короля. Мацей продолжал утверждать, что перелом болезни близок, что она скоро пройдет, и что король здоровым вернется в Краков. Между тем, больной продолжал оставаться в том же положении; не было заметно никакого улучшения. Мистер Генрих только пожимал плечами и не вмешивался в лечение. Мы все потеряли головы. Мы пробыли у воеводы очень мало, потому что больной велел нести себя в Краков. Воевода на коленях выпросил мистера Генриха высказать свое мнение, и он посоветовал не трогаться с места, но Мацей настаивал, что нужно исполнить желание больного. И вот мы тронулись дальше. После долгих мытарств в холодную осеннюю пору, вынужденные часто останавливаться в задымленных хатах, мы, наконец, дотащились до Копживниц. Там в монастыре король мог отдохнуть со всеми удобствами; там нашлись и лекарства, и все необходимое для больного. Так как за время дороги лихорадка увеличилась, то мы остались на восемь дней в монастыре. Король в это время несколько раз приходил в сознание, беспокоился, торопил ехать и все спрашивал, не приехали ли уже в Краков. Возможно, что следовало еще дольше остаться в монастыре, и это было бы полезнее для короля, но Мацей начал торопить, чтобы скорее добраться до Кракова, указывая на то, что он отвечает за больного, и что там у него имеются свои лекарства и книги. И вот мы добрались до Оськи, – со вздохом продолжал Кохан, – а оттуда я приехал сюда по приказанию короля, чтобы предупредить о его болезни.– Так ему лучше? – спросил взволнованный Вержинек.
– Мацей говорит, что состояние неплохое, Генрих молчит, но у него такой убитый вид, словно его самого присудили к смерти… По его лицу и упорному молчанию я сужу, что дело обстоит плохо. Подобно тому, как прежде из-за воды, у них произошел спор, они в Оське сцепились из-за меда. Король, чувствуя себя сильно ослабевшим, потребовал вина или старого меда. Мистер Генрих, несмотря на то, что перестал вмешиваться в лечение, увидев, что королю несут кубок с медом, всплеснул руками и пришел в бешенство. Он кричал, что этот неуч убьет короля, если ему даст выпить мед. Мацей, наперекор ему, велел исполнить желание короля и отнести ему кубок с напитком. К сожалению, я должен признаться, что предсказание Генриха оправдалось: жар у больного увеличился, а силы не прибавилось. Один Бог знает, как его донесут до Кракова…
Закончив, Кохан грустно поник головой и глубоко задумался.
Вержинек стоял, сжав кулаки, и слезы медленно текли по его лицу.
– Нет! Нет! – внезапно прервал он наступившее молчание. – Этого не может быть! Господь нас так не накажет… Не допустит… Король еще не так стар… У него здоровый организм, и он преодолеет болезнь!
– Мы раньше тоже так полагали! – проговорил Рава. – Только в последние дни нас охватила тревога. Болезнь страшно истощила и обессилила его…
А я Мацею не верю, хотя он продолжает уверять, что скоро наступит перелом…
– А король, сам больной как себя чувствует? Что он говорит? – спросил Вержинек, встревоженный.
Кохан, погруженный в какие-то грустные размышления, долго не отвечал. – Мне бы не хотелось лишать вас надежды, – произнес он наконец, – но король сильно изменился… Его прекрасное лицо похудело, в глазах горит лихорадочный блеск…
Щеки красные, губы засохли… Он больше дремлет и находится в забытьи, а когда просыпается, то не всегда сознает действительность. Мистер Генрих видит в этом беспокойном сне плохой признак, а Мацей говорит, что такой сон подкрепляет.
– Самый лучший врач – это Господь Бог! – воскликнул Вержинек. – В Него я верю и на Него все надежды возлагаю. А эти оба врача не достойны доверия. Если бы они что-нибудь знали, они не дали бы болезни усилиться. Наступило молчание, прерываемое вздохами, вырывавшимися из их груди. – Когда же прибудет король? – спросил Вержинек, который от волнения не мог усидеть на месте и бессознательно то поднимался, то садился обратно.
– Не знаю и ничего определенного сказать не могу, – ответил Рава. –Его несут очень медленно, приходится часто останавливаться, чтобы дать ему отдохнуть. Кто может знать, что еще может случиться в дороге?.. Знаю только, что и больной, и врач, оба торопятся поскорее прибыть в Краков. Но высокая температура не позволяет двигаться быстро, и…
В этот момент внезапно раскрылась дверь, и молодой юноша с красивым и нежным лицом вбежал в комнату. Не поздоровавшись даже с Вержинеком, он подбежал прямо к Раве и голосом, задыхающимся от волнения и быстрой ходьбы, проговорил:
– Что с королем? Ради Бога, скажите, что случилось? Мы слышали, что с ним произошло несчастье на охоте, но что все это прошло! Почему же вы его оставили? Почему он сам не возвратился?
Кохан ничего не ответил.
– Скажи же, может быть, я к нему поеду! – воскликнул юноша. – Может быть, он где-нибудь заболел? Ему не хуже? Говори же!