Король Камней

— Говорят…

Вазак решает опустить это назойливое «говорят». От него горчит во рту. Вазак не верит болтовне глупцов. Он знает, что тайны, в особенности тайны Шаннурана — темнее и опаснее любых легенд. Сказки — для детей и дураков. Для них будущее загадочно, а прошлое мертво. Некроманту хорошо известно: ударь прошлое кнутом, и оно встанет, терзаясь голодом и злобой.

— Почему Вдова не съела Циклопа! — упорствует мальчишка.

— Циклоп откупился, сир. Он принес в Шаннуран нефритовое зеркало, в котором томилась душа Инес ди Сальваре. Вдова приняла душу несчастной, сделав Циклопа владыкой над а'шури. Теперь душа Инес, тоскуя во Вдове, как в темнице, осуждена вечно беседовать с Ушедшими, а это хуже ада. Циклоп же сидит на троне, выточенном из цельного алмаза.

— Король дикарей? — Альберт смеется.

— Именно так, ваше величество.

— Король слепых кротов?

— И наследник тайн Ушедших. Все, что узнает Инес — узнает Черная Вдова, а значит, Циклоп. Он ест эти тайны, как мы едим хлеб. Пьет их, как мы пьем воду. Дышит ими, как мы — воздухом. И во лбу его горит Око Митры.

— А дети? Нам доложили, а'шури крадут человеческих детей…

— Раньше — да, сир.

— А сейчас?

— Сейчас — нет. Детей покупают на невольничьих рынках. Берут из нищих семей, щедро расплатившись золотом. Находят в трущобах, в гильдии побирушек… Да мало ли где? Дети исчезают, и больше никто их не видит. Полагаю, они у Циклопа. Ваши слуги, сир, пытались схватить хотя бы одного посредника, снабжающего Шаннуран детьми. Увы, они не преуспели.

— Он их ест? А Вдова? Она их ест, да?!

Король нетерпеливо машет рукой. Королю скучно слушать про слуг и розыск. Лицо Альберта раскраснелось, глаза сверкают. Однажды я умру, думает Вазак. Я не бессмертен. Надо подготовить преемника. Кто-то должен быть рядом с Альбертом Недотрогой. Некромант боится признаться самому себе, что он привязался к мальчишке.

— Она их лижет. А он их учит.

— Магии?

— Вряд ли, сир. Во всяком случае, я незнаком с этой магией.

Полагаю, дети уже здесь, молчит Вазак. На земле, под солнцем. Циклоповы выкормыши. В харчевнях, на улицах; такие же, как мы. Подданные Короля Камней, вошедшие в возраст; его лазутчики. Что они ищут? Чего хотят? Вазак радуется, что стар. Что сила его не слишком велика, а значит, и годы не будут слишком обременительны. Он уйдет прежде, чем мир изменится окончательно. И не вернется, хоть тысяча кнутов станут звать Вазака обратно.

— Когда воспитанники Циклопа выйдут наружу, — важно заявляет король, — настанет конец света. Так пел сказитель. Мы ему верим. Они выйдут, и мир рухнет.

— Когда же они выйдут, сир? — спрашивает Вазак.

— Через тысячу лет. А может, через пятьсот.

— Хорошо, — с легким сердцем соглашается Вазак. — Пусть выходят.

Эпилог Пятьсот лет спустя

…прошел я дальше всех.

Р. Говард, «Вознаграждение»

1.

Широкие ступени Первого Учебного запрудила толпа студентов — так всегда бывало пополудни. Натан лавировал и протискивался меж болтунов-прогульщиков, отрастивших пушистые «хвосты», и фланирующих отличников, уворачивался от спорщиков, когда те в азарте начинали махать руками, обходил зубрил, уткнувшихся в конспекты и учебники. Экзамены уже начались, и кое-кто в спешке домучивал последние параграфы, сидя прямо на ступенях. «Умение отрешиться в толпе — дар, достойный уважения», — вспомнил юноша слова Долорес. Увы и ах, сам Натан подобным даром не обладал. Скорее педант, чем импровизатор, он предпочитал заниматься дома — и, говоря по правде, не слишком от этого страдал.

После прохлады коридоров теплынь, царившая на улице, оглушила Натана. Зной упал на плечи ватным одеялом, и без пяти минут магистр расстегнул сюртук. Вольность, позволительная вне стен alma mater! С завистью он покосился на сокурсников, которые имели дерзость щеголять в одних рубашках из тонкого батиста. Отец Натана, генерал-майор ди Шоргон, застрелился бы, узнав, что сын появился на людях без верхней одежды. Хорошо еще, общественное мнение в последние годы сделалось лояльным к «бумажным» сюртукам из казинета. В шерстяном, камлотовом по такой жаре упреешь за пять минут.

«Парадокс, — вздохнул Натан. — Мы гордимся деяниями своих предков. Хвалимся древностью рода, титулами, привилегиями. А в итоге сыновья торговцев и аптекарей свободнее нас, и не только в одежде. Они свободны от уймы дурацких условностей…»

— Натан!

Из-под раскидистой липы-великанши — по легенде, ровесницы университета — махал рукой Эрик. Со свойственной ему предусмотрительностью младший брат, студент первого курса, укрылся в тени королевы парка. Сюртук брата, голубой с серебром, был застегнут на все пуговицы. Эрик во всем брал пример с отца — и с возрастом обещал перещеголять Шоргона-старшего в консерватизме.

— Ты свободен? — спросил Натан, ныряя в тень.

— Как птица! Последняя лекция, конец семестра…

— Кто читал? Ворон?

Эрик подобрался:

— Профессор ди Ронар, барон…

— Ворон и есть. Его так и на кафедре зовут. «Честь и традиции! Традиции и честь! Наш славный Университет с гордостью несет имя Инес ди Сальваре, открывшей путь к знаниям…»

Натан мастерски копировал интонации профессора. Увидев, что брат обескуражен, он завершил тираду хриплым:

— Кар-р-р, кар-р-р! И не смотри на меня, как жандарм на либерала! Ворон повторяет это слово в слово на каждом курсе…

Профессор ди Ронар в глазах Натана являл собой символ замшелых устоев. Отвечать ему следовало строго по учебнику полувековой давности. Шаг в сторону — и мятежник превращался в «носителя лженаучной ереси». Карался мятеж переэкзаменовкой; многие, дай им выбор, предпочли бы расстрел.

— Это твоя Долорес? — прищурился Эрик. На бледных щеках его вспыхнул румянец. — Это она настроила тебя против ди Ронара?

«Пройди братец через камень, — подумал Натан, — небось, отрастил бы клыки до пояса…» Самому Натану до совершеннолетия — двадцати одного года — и «каменной инициации» оставалось чуть больше трех месяцев. Всякий раз, когда он вспоминал об этом, сердце начинало стучать быстрее. Какие возможности он обретет, вернувшись? Полный контроль метаморфоз тела? Способность управлять инфо-полями точечным всплеском эмоций? Или его участь — жалкие крохи могущества Ушедших? Современная наука не могла предсказать этого заранее.

— Не «моя Долорес», а мистрис Станца, приват-доцент.

— Тебе не кажется, что она ему завидует?

— Завидует? — фыркнул Натан. — Было бы, чему!

Эрик воодушевился:

— Ди Ронар — профессор. Ординарный, между прочим! Титул, репутация…

— Еще скажи: она завидует, что он мужчина.

— А что? И скажу…

Пикировка с братом успела порядком надоесть Натану. И как Эрик не поймет, что в науке важны не титулы и звания? Заслуги предков, покрытые толстым слоем пыли — тьфу! Главное — полет мысли, новые идеи… Джамад Праведник, легендарный основатель Равийской Академии, посетив уже действовавший к тому времени университет в Тер-Тесете, назвал ученых «дворянством духа». Золотые слова! Мистрис Станца — настоящая герцогиня. Нет, королева! Окажись рядом с сыном умудренный опытом генерал-майор ди Шоргон — заметил бы с улыбкой, что влюбленной юности свойственны горячность и преувеличения. Читать мысли отец не умел, но лицо Натана являло собой открытую книгу.

— …а еще у профессора ди Ронара — высшая степень контроля!

В голосе Эрика звучало восхищение. Он днем и ночью мечтал о том времени, когда обретет контроль над метаморфозами. Эрик грезил о крыльях, как, впрочем, большинство его сверстников. — Сам придумал?

— Ди Анорио рассказывал.

Откуда степень Ворона известна ди Анорио, Натан уточнять не стал.

— Ты сейчас куда? — сменил он тему.

— А ты?

— Я собирался где-нибудь перекусить…

— Пошли в «Цветок яшмы»! — загорелся Эрик. — Там мороженое…